Православное миссионерство среди бурят острова Ольхон

Александр Шарунов

«Иркутский Кремль» № 1(16) 2017

В августе 2014 года исполнилось ровно сто лет с момента принятия решения об открытии на острове Ольхон православного миссионерского стана. Это событие подробно описал иркутский священник отец Николай Пономарев в обстоятельном очерке.

О. Николай привлекался церковным руководством Иркутской губернии, епархиальным управлением, к ревизионным поездкам по Иркутской епархии, сопровождал Иркутских архиереев. В 1913 – 1914 г.г. он сопутствовал в поездках Киренского епископа Евгения (Зернова)[1]. Они проехали по Иркутской губернии более 7000 верст. При этом о. Николай Пономарев не только документировал важные события, но и проявил себя как талантливый публицист.

Обладал редким талантом, даром журналиста. В своих путевых заметках о. Николай весьма обстоятельно дает всестороннее описание географических характеристик посещаемого района, природные условия, быт местных жителей, обычаи коренных жителей-инородцев, их повседневную жизнь. Точно и тонко отмечал особенное в традициях. Его материалы представляют большую ценность как источник исторической, культуроведческой и краеведческой информации.

Работа священника «Краткий очерк о. Ольхона» построена в определенной логике. В начале автор дает географическую характеристику острова: размеры территории, описание природы, погоды. Подчеркивает: «По бытовым и географическим условиям остров Ольхон представляет немало интересного и особенного, по сравнению с другими захолустными и отдаленными уголками обшир­ной Иркутской губернии». Читателю становится ясно, что за столетие природа острова в основном сохранилась. А вот условия быта жителей Ольхона несравненно преобразились.

В 1914 году на острове проживало два бурятских рода: —1-й и 2-й Абызаевские, «имеющие 22 улуса, с населением муж­ского пола — 307 человек, женского пола — 344 человек, из них 96 детей школьного возраста. Кроме бурятского населения, на Ольхоне жили русские — учитель местного министерского одноклассного училища и заведующий маяком «Кобылья голова». Других русских жителей на Ольхоне нет». Главное занятие жителей Ольхона — промысел рыбы и нерпы. Скотоводство служило только подспорьем. Из пушных зверей во­дятся лисица, белка; есть волки, изюбры, но в таком малом количестве, что ольхонцы промыслом их почти не занимались. «Хлебопашеством занимались очень немногие, огородничеством — никто. Достаточный для существования способ рыболовства отодвигает на второй план земледелие, к тому же против земледелия восстают бурятские шаманы, уверяя инородцев, что такое занятие — грех. Прежде, по рассказам бурят, некоторые из них пробовали заниматься земледелием и доволь­но удачно. Появившаяся эпидемия тифа, от которой умерло много бурят, дала шаманам повод говорить, что это бог послал в наказание за то, что они стали рыть землю. После этого инородцы, имевшие пашни, забросили их, и вновь пахать никто не осмеливался».

Ольхонский учитель освоил опыт огородничества и выращивал овощи, особенно картофель. Автор дает прогноз: «рано или поздно ольхонцам придется, в силу не­обходимости, взяться за плуг и борону: рыбная ловля в Малом море за последнее время падает, умень­шается и промысел нерпы. Население Ольхона страшно бедствует и частично переходит уже к земледелию, но, по бедности, оно не может пока в достаточной степени оборудовать свои поля нужными орудиями и семенами. Здесь безотлагательно нужна правительственная помощь в снабжении населения земледельческими орудиями и, хотя бы на первое время, полевыми семенами. Тогда, уверенно можно сказать, хлебопашество приви­лось бы значительно быстрее, и в значительной мере культивировало бы дикую природу Ольхона и самый быт его обитателей».

«Жилища бурят поражают своей нечистотой; о мытье полов нет помину, до терпимой опрятности еще очень далеко… Только некоторые, побо­гаче, имеющие большее общение с русскими, начинают несколько вводить элементарные правила чистоты и опрятности, однако, платье и белье носят до тех пор, пока оно от ветхости не придет в полную негодность; тогда покупают материал и шьют новое. О банях не имеют понятия. Зная, что русские брезгуют есть или пить из грязной посу­ды, буряты, подавая пищу или питье русскому гостю, вытирают, но только… своим грязным платьем, нередко подолами юбки, и пальцами… Рассказывают, что в 1891 году, когда на Ольхоне ведали холеру, ме­стной администрацией было приказано инородцам жи­лища содержать в чистоте. К медицинской помощи они прибегают редко, да и что может здесь сделать медицина, когда условия жизни инородцев идут совершенно вразрез с самыми элементарными правилами гигиены. Фельдшер находится от дальних улусов верст за 200 и, при обширно­сти своего района и многочисленности населения, может бывать здесь самое большее один раз в году».

Автор уделяет медицинскому аспекту особое внимание. «Осо­бенно страшною болезнью является проказа. Появилась она среди ольхонских бурят с незапамятных времен и прежде существовала в силь­ной степени. Буряты очень ее боятся и называют му-иби-шен (худая болезнь). Заболевшего проказой выселяют в отдельную юрту, вдали от улуса, а чтобы не мог выйти оттуда, двери заколачивают; Ничем его не лечат, и только через окошко подают ему жалкие пищу и дрова. Положение больного поистине ужасное…

Один миссионер, служивший когда-то в Еланцинском стане и посещавший о. Ольхон, сообщает два случая посещения им юрт прокаженных. «Боль­ной-христианин, уже год, как сидел в юрте и ни разу его не навещали родственники. Около юрты на­несло громадные сугробы снега и никто не дал лопат­ки, даже простой доски, разгрести снег: до того их боязнь заразиться.

С помощью представителя от христиан удалось кое-как расчистить снег, и мы вошли в юрту. Юрта летняя, в некоторых местах большие щели, замазанные глиной. В средине очаг, на котором горит два-три полена. Атмосфера прямо невоз­можная, да оно и понятно, так как больному прихо­дится тут же отправлять естественные надобности. А бывает иногда, что у такого несчастного выйдут дро­ва и пища, и он должен ждать, пока ему подадут их. Родственники же, зная, что ему не поправиться, не всегда аккуратно снабжают прокаженного топливом и провизией. Другой прокаженный, которого мне при­шлось увидеть, был заключен уже три года. Он жил в старой избе, в которой вместо печи был неболь­шой камин. Три года никто не навещал его, больного; родные и знакомые пришли в ужас, когда я выразил намерение посетить его. Больной был весь в ранах и струпьях, так что действительно было ужасно смотреть на него. И вот таких-то больных, от которых буряты стараются как можно скорее отделаться, приходится навещать миссионеру».

В 1914 г. проказа на Ольхоне почти прекратилась; только в Вуртукшинском улусе  проживало двое детей, пораженных этою болезнью, которых «поселили в отдельной юрте со своей слепой бабушкой, она за ними и ухаживала. Медицинской помощи им никакой не оказывали, да и, как ни странно, ее по настоя­щее время на Ольхоне нет».

Касаясь религиозной жизни бурят-шаманистов о. Николай вполне объективно оценивает её. «По вере насельники Ольхона шаманисты. Религиозная жизнь их очень своеобразна и оригинальна, представляет немало интересного в отношении обрядов, празднеств и совершителей языческих молений. Религиозные нужды бурят-язычников удовлетво­ряет шаман. Он умилостивляет злых духов молениями и жертвоприношениями, но особенными правами и преимуществами среди инородцев не пользуется: больных не лечит, как ламы, и лекарств никаких не имеет. Не пользуется и уважением и как жрец, и нередко случается, что после моления и жертвоприношения они во время обильной попойки не постесняются поколотить своего шамана[2]».

«Всякое исполнение религиозного обряда шаманами требу­ет непременно материальных расходов от инород­цев, они должны платить им деньги, давать баранов и т. п. Материально бедные, они очень ред­ко прибегают к совершению общественных и частных молений по шаманскому обряду, благодаря чему и шаманы их вместе с ними бедствуют и ламы посещают их редко…»

Шаманизм запрещал всякую грамотность. Письменность отсутствовала. Из рода в род передавались лишь устные предания и фольклор. Буддисты Монголии и Забайкалья опирались на развитую письменную культуру, использовали образцы искусства Китая, Тибета. Шаманизм не нашел отражения в письменных памятниках, поэтому не сохранились подробности ни одной церемонии, сведения о пантеоне богов туманны. О. Николай приводит описание традиций, ставших ему известными. «Шаманы, обыкновенно, бывают наследственны, но могут быть и другого рода. К исполнению обязанностей они приготовляются с малых лет, присутствуют при языческих молениях и жертвоприношениях, а перед поставлением в шаманы удаляются на несколько дней в лес, бегают здесь голодные, лазят по деревьям до одичания. Потом избираемый является в улус, где собираются 2-3 шамана и народ, но в самый дом поставляемый не входит».

«Шаманы приносят жертвы, а посвящаемый ползает на берегу и кричит молитвы и заклинания; затем его приводят, окуривают вереском и богородской травой и он приносит первую жертву, как шаман. Этим обряд поставления оканчивается и на­чинается повальное пьянство. Особенного костюма ольхонский шаман не имеет; носит обычную одежду бурята; во время совершения моления привязывает лишь к своей косичке (тонкой, длинной) разноцветные ло­скутки и иногда при молении употребляет музыкальный инструмент, наподобие губной гармони; дома же име­ет ящик, в котором навешаны колокольчики и лен­точки. Перед этим ящиком шаман ежемесячно совершает моление, в присутствии своих соулусников, для очищения своих грехов, так как в течение месяца, проводя обычную жизнь, он мог где-нибудь и чем-нибудь оскверниться».

При совершении моления над больными, шаманы всегда гадают — сжигают баранью лопатку и по ней узнают, какого духа нужно умилостивлять, какою жертвою и какой шаман может умилостивить. О бараньей лопатке существует на месте такое предание: когда люди расселялись по всей земле и образовались разные наро­ды, то Бог повелел от каждого народа по одному человеку явиться к нему за получением закона; в числе других явился и бурят. Получивши писаный закон, бурят отправился от Бога; на пути его за­стигла ночь; он отыскал стог сена, положил в стог закон, а сам уснул. Ночью к этому зароду (стогу) пришло стадо баранов, и бараны стали есть сено, вместе с сеном и закон. Проснувшись, бурят не нашел закона и решил, что его съели бараны. Поэтому шаманы теперь и смотрят на баранью лопатку, предполагая, что на ней отображен данный богом писанный закон…

По верованию ольхонских бурят, в древние вре­мена обитателям Ольхона монголам и китайцам покровительствовали: Бурхан-Гэгэн (Гыгэн), а на острове постоянно пребывал  Багду-Гэгэн. С переселением монголов и китайцев с Ольхона на Забайкальскую сторону, переселился туда и покровитель Их-Гэгэн. Вместо монголов на о. Ольхон переселились лесные буряты, и в покровительство им бог Иеыгэ-малан послал сына своего Ямсарана, который имел местопребывание в шаманской пещере, почитаемой священной.  На поклонение пребывающему в ней Ямсарану приезжали инородцы из Забайкалья и Иркутского уезда. У Ямсарана есть сын Ихэ-шубун (большая птица или орел), который исполняет волю отца своего Ямсарана и «от него зависит благосостояние всего Ольхона, по­этому ольхонцы считают его близким к ним богом и приносят ему умилостивительные жертвы на всяком месте».

Праздники инородцев, в большинстве, никакими языческими обрядами не сопровождаются, а выражаются почти исключительно гуляниями: ходят буряты из юрты в юрту и пьют тарасун, пока не истощатся все сде­ланные к празднику запасы этого зелья. Гости в начале принимаются радушно, а по мере истощения хмельных запасов, радость хозяев сокра­щается, и «в конце надоедливых гостей уже честью просят к выходу».

Большими особенностями обставлены языческое совершение браков, погребений и молебствий. Браки у Ольхонских бурят совершаются так: по заключении договора о калыме, «который выражается суммой 500-700 рублей и 17—25 головами ражнаго скота», и по уплате части калыма, делается свадьба. Накануне венчания (о. Николай называет обряд сочетания браком привычно — «венчание») у невесты бывает девичник, куда приезжает жених со своими родственниками, и бывает гуляние на всю ночь, выражающееся, разумеется, в повальном пьянстве. Утром жених и родственники его уезжают домой. Невесту одевают в лучшие одежды и украшения, дают ей приданое, тюфяк („потник»), одеяло, подушку и ящик; в который отец кладет 1/2 пуда мяса и несколько платков (хадаки) для подарков.

«Из родственников и соседей собирается поезд, и вот, от­правляются в улус жениха. Не доезжая версту или две  до улуса, делается остановка, чтобы на невесту одеть «дыгылей»[3] — верхнюю кожаную одежду с украшениями (эта одежда переходит у бурят из рода в род и сохраняется очень долгое время). Нам показы­вали „дыгылей», хранящийся 100 лет».

В улусe же­ниха невесте приготовлялась отдельная юрта, куда она и приезжает со своим приданым и родственниками, а отец невесты заезжает к свату. Начиналось «са-соли» (брызганье)[4]. Ставится на стол 2-3 бутылки с водкой, омуль и хлеб. Из числа присутствующих выбирается почтенный человек и начинается моление, набранный читает молитвы святому «Орголэ убугун», потом брызгает вино вверх и на огонь; то же самое проделывается и у жениха, а потом идет гуляние и пьянство до восхода солнца, когда начинается  собственно сочетание браком.

Невесту приводят в юрту жениха, у дверей юрты раскладывается огонь (костер) и ставится в большом корыте вареная конская и овечья головы и часть мяса. Невеста проходит в юрту и стоит вместе с народом. Ей подают чашку с топленым салом; им она обливает огонь три раза; если сало горит хорошо, то невеста будет счастлива. Свекор после этого дает ей несколько кусков нетопленого конского сала «арбин»[5], а сам садится на порядочном расстоянии от невесты с открытой пазухой. Она берет три куска сала и бросает свекру в пазуху; если попадёт хотя бы один кусок, невеста будет счастлива; бросание по­вторяется три раза. Потом свекор наполняет ганзу (трубку) табаком и подает невесте, делая в то же время ей подарок деньгами в 3, 5, 10 рублей, делают подарки деньгами и все родственники свекра, а невеста всех одаривает платками.

После этого невеста, поклонившись свекру, выходит из юрты к костру, тут ее встречает жених и, в присутствия почетного родственника, они обмениваются кольцами три раза, кланяются Онгону Хата и Алтата также три раза, и невеста уходит в свою юрту. Этим и заканчивает­ся обряд «венчания», после чего опять начинается гуляние, иногда довольно продолжительное. По окончании свадебных гуляний, родственники невесты уезжают домой, и увозят с собою невесту. Она остается в доме своих родителей до тех пор, пока за нее не выплатит весь калым. По уплате калыма, невесту привозят к жениху, и тут оставляюсь ее навсегда. При этом никаких обрядностей не совершается, а бывает только улусное гуляние. Шаманы при венчании никакой роли не выполняют, а если и бывают, то только в качестве гостя.

Умерших ольхонские буряты в землю не погребают, а сжигают на костре. При сожжении закалы­вается лошадь, которая везла умершего. Шаман при погребении не присутствует и никаких молений не со­вершается. После всего бывают поминки. Если кто-то не желает быть сожженным, то делает завещание о погребении его в землю, и завещание это бурятами ис­полняется. Православные буряты все погребаются по христианскому обряду на особо отведенных для того кладбищах.

О. Николай заметил, что антагонизма между крещеными и некрещеными бу­рятами не замечается, кроме разве мелких случаев по мотивам личного характера. К православному свя­щеннику ольхонцы относятся с уважением и почти­тельностью, обращаются нередко за советами, и стара­ются, при случае, присутствовать при христианском богослужении. Крещеные посещают богослужение при всяком приезде миссионера.

К ламам ольхонские инородцы не расположены; при посещении ими острова, буряты обращаются к ним разве только за медицинскою помощью, или с просьбами поворожить об украденном имуществе. По убежденно бурят, ламы явля­ются к ним исключительно с целями материальной наживы; отсюда, насколько удалось подметить, отношение к ламам со стороны многих ольхонских бурят недоброжелательное, злобное, часто граничащее с не­навистью.

Луч Хри­стовой веры проникал на остров весьма медленно, несмотря на то, что Ольхон с 1648 года находился под властью русских. Просвещение инородцев и их св. крещение началось в 40-х годах 19 столетия ближайшими к Ольхону священниками Косостепского прихода. В 1868 г. архиепископ Иркутский Парфений (Попов) пред­положил открыть миссионерский стан при Ольхонской Степной Думе, близ северо-восточного берега Байкала. Миссионерский стан в Ольхонском ведом­стве был действительно необходим: «6.000 инородцев, неведущих Бога истинного, блуждали во тьме язычества, боготворили «священный» Байкал и его мертвые утесы». Желание архиепископа Парфения нашло живой отклик в сердцах благотворите­лей. «Верхоленский купец Михаил Аггеевич Сапожников строит и благолепно украшает храм в улусе Еланцинском в честь Покрова Божией Матери. 24 ян­варя 1871 года храм освящается архиепископом Парфением. Тот же благотворитель устроил в Еланцах миссионерскую школу для бурятских детей. В течение 44 лет со времени освящения храма наибольшее число обращенных к вере Христовой было из окрестных улусов вблизи стана, а чем дальше от храма, тем закоснелость языческая была очевиднее, огрубелость сильнее, проблески веры ограниченнее» — пишет о. Николай.

В 1873 году, по мысли начальника миссии Преосвященного Мелетия, возникает вопрос о постройке молитвенного дома с алтарем в Кутульском улусе, в 12 верстах от Байкала, ближе к Ольхону. Основание было положено, но, по бедности инородцев, было отложено на неопределенное время. Только почти через 20 лет молитвенный дом в Кутульском улусе, по желанию самих инородцев Кутульского и Еланцинского ведомств, был построен и освящен преосвященным Агафангелом (Преображенский, викарный епископ), в ознаменование проезда наследника цесаревича Николая Александровича, через Сибирь.

«К этому времени луч света Христова пал уже на самый Ольхон, мрак язычества понемногу редел и рассеивался. Созрел вопрос о постройке молитвен­ного дома на самом Ольхоне». По предложению архиепископа Вениамина (Благонравова), инородцы 1-го и 2-го Абызаевскаго рода, живущие на Ольхоне крещеные и некрещеные буряты, 3 февраля 1893 года, в память проезда наследника цесаревича Николая Александровича, пожертвовали в улусе Семисосенном здание вместе с землею для предполагаемого мо­литвенного дома. При помощи благотворителей, храм был закончен в 1897 году и в конце этого года освящен Преосвященным Начальником миссии епископом Евсевием (Никольским). На средства жертвователей-бурят для освященного молитвенного дома приобретены были: сосуд c прибором, напрестольное евангелие, святой крест и полное священническое облачение. По этому поводу о. Николай восклицает в свойственном ему возвышенном стиле: «Слава Богу! Взошло над Ольхоном ясное солнышко и стало посылать свои благодетельно-живительные лучи на каменисто-языческую почву, со­гревать ее любовью веры Христовой, орошать живительным дождем благодати Божией… 17 лет этот живой блоговеститель будит сердца обитателей этих каменных утесов и зовет их к Богу Неве­домому для них, греет их любовью Христовою в созидание Церкви Божией».

Торжественное освящение молитвенного дома произвел на обитателей острова сильное, долго неиз­гладимое, впечатление. Почти все они в первый раз видели благолепное убранство храма, торжественное архиерейское богослужение в сослужении с шестью священ­никами, в первый раз слышали «умилительное, душу захватывающее, пение архиерейского хора». В первый раз улус Семь сосен принимал столь высокого гостя, не одна сотня крещеных и некрещеных бурят собрались на это торжество.

Кроткое обращение Архипастыря к ним, его внимательность, простота и доступность оставили глубокий след в сердцах этих загрубелых язычников. Особенно они были довольны тем, что в день отъезда Архипастыря полил сильный дождь, а затем был обильный лов рыбы. «Ваш Архирей молился, и Бог дал дождя. Видно Бог его любит», говорили буряты и крещеные, и некрещеные, благодарные Архиерею за его молитвы.

30 июня 1914 года Ольхон встречал второго святителя церкви Иркутской, преемника «пропо­ведника веры во языцех монгольских», Преосвященного Владыку Евгения (С.А. Зернов, викарный епископ), Епископа Приамурского и Благовещенского. По обозрении приходов и миссионерских станов Верхоленскаго уезда, Владыка прибыл к Малому морю Байкала. По отлогому спуску горы видны были буряты и бурятки в пестрых костюмах, в разных местах разбросаны их арбы, горело не­сколько костров, около которых сидевшие кругом буряты беспрестанно тянули свои «ганзы». На берегу моря тесно прижались несколько избушек — это лавочки русских торговцев, приезжающих сюда на время ярмарки. Она уже началась. Через Малое море виднелся величественный Ольхон. Совершив для собравшихся на ярмарку моленное пение, свита Владыки, и все сопровождавшие его должностные лица отплыли на Ольхон в 10 часов вечера в большой лодке.

Автор так описывает плавание. «Буряты дружно работали в восемь весел, унося нас в море к улусу Семисосенному. Вечер был тихий и теплый; по­верхность моря зеркальная. После перенесенной тряски в тележных экипажах, мы теперь чувствовали пол­ный отдых, дивная обстановка Байкала приводила нас положительно в восторг… Вот мы в открытом море. Темнеет. Слегка поднимается ветер. Сарма, зарябила поверх­ность моря и легкие волны ударяли о борт нашей ладьи… Вот маяк Кобылья голова, среди наступившей ночи огонек его как-то особенно манил к себе… Сарма начинала дуть сильнее, холодный, пронизывающий ветер заставил нас укутываться в теплые одежды. Ладья двигалась очень медленно. Наконец, стало совсем темно. Са­жени пути казались верстами: велико было наше томление, и желание скорее выбраться на берег и укрыться в теплом и сухом помещении. Владыка, надевши на себя весь запас теплой одежды, и сверху дождевик, сидя около мачты, терпеливо переносил непогоду: Сознание долга пред насельниками Ольхона было в нем очень велико. Дождь лил вовсю. И только во 2-м часу ночи мы увидели, наконец, на берегу черные живые точки: эго буряты около Семисосеннаго под­жидали нас, чтобы доставить в улус. Подплывая к берегу мы, осенив себя крестным знамением, запели тропари св. Николаю и Иннокентию. Что-то особенное было в этой минуте: дикие, дикие скалы в полночный час, по своему, с шумом и воем встречали святи­теля Божия. Минута была величественная, торжествен­ная».

Буряты встретили приехавших приветливо, на лошадях доставили в улус, где гостеприимно были встречены учителем местного училища И. В. Беловым. Он дал приют в своей школе. С трудом гости отогрелись и обсохли.

«1-го июля, несмотря на ненастную погоду, в улусе было необычайное оживление; инородцы нетерпеливо ждали выхода Владыки, собравшись в таком количестве, что молитвенный дом не мог их вместить. В 9 час. Владыка вошел в храм. Миссионер стана священник о. Геннадий Вдовин встретил владыку со св. крестом и приветствовал краткой речью. В ней он подчеркнул, что пятитысячное население Ольхонского края, разбросанное небольшими улусами среди Байкальских гор, нуждается в помощи, прежде всего, медицинской, необходимо преодолеть страшную бедность, население вымирает».

Со стороны Забайкалья проникает влияние буддизма. «Ламство» хотя и не прививается, но все-таки наводит сомнение в вере и высасывает последние соки бедного люда, с другой стороны шаманство, как вера отцов, требует немалых материальных расходов. «Видя об­нищавшее население ради удовлетворена религиозных нужд души, невольно скажешь словами бурят — “пойдем в ту веру, которая дешевле”. Такою верою, по взгляду бурят, является вера православная. Одно отрад­ное явление в Ольхонском крае — это школы, откуда разносится истинное учение и обличается невежество шаманства». Оратор подчеркнул: «В настоящее время среди инородцев Оль­хонского края в религиозном отношении настало какое-то таинственное затишье, все ожидают чего-то особенного, высшего. Сегодня время благоприятное. Призови, Владыка, сам своим мощным святительским словом не ведающих Бога в лоно Христа».

После о. миссионера к Владыке обра­тился местный инородческий писарь С. Брянских, от лица инородцев приветствовал Архипастыря. Он подчеркнул: «К рас­пространению православия и его поддержанию нашими наставниками-миссионерами мы имеем острую нужду. Ведь отдаленные улусы разбросаны на территории от 25 до 260 верст. Эта  острая нужда может быть устранена по ходатайству и благословению Вашего Преосвященства. Без православной миссии население может легко поддаться влиянию учению ламаизма… Знанием русской грамоты и русского языка буряты очень дорожат. Для этого они устраивают школы, и недалеко то будущее, когда все население будет грамотно, и с этим рука об руку, при близости православной миссии, может идти успеш­ное распространение нашей православной св. веры…Не коснулось нашего края, при усиленном влиянии проезжих лам, их учение. Нет отступивших от православия крещеных инородцев. При посещении города Иркутска, и даже по обету, шаманисты идут на поклонение мощам св. Иннокентия Иркутского Чудотворца. Это яркий пример неотдаленности их от православия».

Предполагают, что шаманисты далеки от православной веры. Тем не менее, местные жители охотно пожертвовали свои деньги на постройку Еланцинского, Кутульского, а потом и Семисосенного храмов. Приобрели икону Святителя Николая, столь чтимого шаманистами. Она поставлена, согласно желанию жертвователей, около шаманской пещеры, считаю­щейся священной как у шаманистов, так и ламаитов.

По совершении молебна св. Николаю с акафистом св. Иннокентию, Владыка,  через переводчика о. Махочкеева, вел с инородцами беседу о спасении через Иисуса Христа, убеждал веровать в Него и святых Его, разъяснял смысл христианского учения, сравнивая новую веру с шаманизмом. Щадя недостаточно разви­тое понимание и подготовку слушателей, Владыка использовал простые примеры из их повседневной жизни. Обращённые к внутреннему миру человека, его смысловым, духовным ори­ентирам слова миссионера служили проводником, спосо­бом движения к необходимой истине, помогали пережить людям радость лично­го открытия истины. Благословение Владыки получали все: и крещеные и некрещеные; крещеным он раздавал крестики, Евангелия, образки св. Иннокентия. Иконки св. Иннокентия просили и многие из некрещеных.

Несмотря на ненастную погоду, в улусе чувство­вался праздник; все были разнаряжены, особенно бу­рятки, все были довольны и веселы… Вечером, когда немного стих дождь, Владыка, обойдя улус, побывал на близлежащей скале. На самой вершине, густо окутанной туманом, совершил панихиду по «нечаянно погибшим» здесь в 1903 г. Тогда Сарма разбила баржу о скалу, и 185 человек погибли. В расщелинах прибрежных скал находили после бури много трупов, среди них женщин, закоченевших с грудными детьми, всех погребли здесь. Безмолв­ным свидетелем былой катастрофы стал большой деревянный крест.

На третий день пребывания на Ольхоне гости на лошадях отправились к священному для бурят «Шаманскому камню», он рядом с улусом Хужир. Преодолеть 19 верст было не просто. Дороги не было, лишь узкая тропинка позволяла ездить только верхом, колеса телеги перескаки­вали с камня на камень и отчаянно били необычных посетителей. С трудом добрались до улуса Хужир. Скала Шаманский камень находилась от него в 4 верстах. Выражая особый почет высокому гостю, лихо скачущие на больших конях вестовые буряты встретили его версты за две до улуса. Обычно безжизненный улус копошился, как муравейник. Мужчины-бу­ряты сбежались в одно место, бурятки боязливо прята­лись, с затаенным страхом смотрели сквозь щели заборов на прибывших гостей. В пустой новой избе была приготовлена приемная квартира; пол посыпан красноватым песком, иконы не было, дом принадлежал буряту-язычнику. Когда Владыка вошел, изба наполнилась народом, бурятки кое-как решились подойти к окнам.

В продолжительной беседе через переводчика Владыка изложил историю Богооткровенной религии и призывал веровать в Господа Иисуса Христа и чтить святых его. Вместе с этим указал на не­основательность и ненужность для спасения шаманских обрядов и верований. Слушать переводчика жителям было не просто. Русские принесли новые понятия, смысл которых необходимо истолковывать, разъяснять. Оратор не был уверен, что его понимают правильно, но продолжал говорить: о Едином Неведомом Боге, о благодати, о возможности освободиться от множества предрассудков, сопровождающих жизнь бурят, ведь православие открывает новую свободу от языческих суеверий.

Миссионер не боится непонимания слушателей. История сохранила для нас великолепный пример. В свое время апостол Павел проповедовал среди жителей Афин, которые поклонялись множеству статуй богов. Изображения богов были чужды проповеднику-еврею. Но он обнаружил жертвенник, на котором не было статуи, только надпись «Неведомому Богу», и апостол назвал афинян «особо набожными». Боясь обидеть какого-нибудь из множества богов, они построили жертвенник безымянному богу. В мире религиозного плюрализма афиняне (как и буряты) все знают всё, но не находят главного. Миссионер апостол Павел нашел повод для беседы: «Вот этого Бога, Которого Вы, не зная, чтите, я возвещу Вам». Любой народ, любая замкнутая группа внутри него, требуют особого подхода, терпения, внимания. Нельзя допускать эмоционального отторжения и ложного благочестивого раздражения. Все моральные достоинства непременно присутствуют, пусть и в малом количестве, у любого народа, во Христе находят полноту и завершение.

Епископ Евгений уверял местных жителей: « — Мы не хотим мешать Вам жить, не затрагиваем Вашу гордыню. Но раз Вы хотите слушать, мы будем говорить». Слушатели-буряты с трудом вслушивались в речь необычного миссионера, быстро уставали, поочередно выходили один за другим и, выкурив трубочку, отдохнувши на улице, возвращались. Вновь с интересом слушали беседу Владыки. В целом она оставила заметное, сильное впечатление. Ведь разговор шел о совпадающей и устойчивой системе ценностей, которой люди дорожили. С другой стороны, буряты ссылались на веру своих предков, нарушить которую они не решаются, боясь мщения со стороны злых духов. Среди слуша­телей были два шамана, один, сравнительно молодой, а другой — Харамун Номхонов — старик, главный из всех шаманов Ольхона. В собеседование они не всту­пали, но слушали весьма внимательно.

Неожиданно Владыка предложил бурятам поплыть вместе с ним к Шаманскому камню. Они встретили это предложение с недоумением, стали отказываться. По верованию бурят, на нем живет бог и та­инственные духи, поэтому камень священный. Простые буряты старались не тревожить духов, поселившихся здесь. Далеко объезжали это место, стараясь не шуметь, обвязывали копыта лошадей ветошью. Женщины не могли появляться рядом со святым для шаманистов местом. Но Владыка был настойчив. Мужчины столпились около своего писаря Брянских, которому очень доверяют. Он русский, давно живет среди бурят, пре­красно владеет их языком, отлично знает их быт, и пользуется расположением и доверием. Посоветовались, и, нарушив прадедовскую традицию, буряты выразили согласие, преодолели страх перед таин­ственными силами камня. Особенно же важно было то, что вместе со всеми поехали оба шамана. «Отправились к берегу, сели в лодку. В настроении бурят заметна некоторая внутрен­няя подавленность, но изменить слову не хотели. Нерешительно вошли они в лодку и восемь из них сели в весла. Море было спокойно».

Отец Николай так описывает события: «Расстояние в 4 версты проплыли, сравнительно, скоро. Вскоре после отплытия нашего стал слегка дуть ветер и, по мере приближения к камню, он усиливался, лодку начинало качать. На лицах бурят чув­ствовалась легкая тревога. Когда же до камня оставалось всего около полуверсты, ветер разошелся настолько, что волны вздымались до сажени; лодка, как щепка, то опускалась вниз, то поднималась на гребень волны. Буряты, заметно переживали страх и, несомненно, были убеждены в гневе духов, не желавших пустить к себе посетителей, но грести не пере­ставали. Разговор их был крайне тревожный, они думали, что духи потопят всех в море. Подплывая к камню, мы громогласно запели тро­парь Св. Николаю, тропарь и кондак Св. Иннокентию. Момент был высоко религиозный. Думаю, что он тронул и наших спутников».

На берегу, возле скалы, была заранее построена деревянная часовня в честь Св.  Николая и водружен его образ, писаный маслом. «С некоторым страхом вышли буряты на берег и нерешительно последовали за всеми к часовне около камня. Начался молебен. Видя, что православные ставят пред образами свечи, пожелали и они принести свою жертву „русскому Богу». Владыка бесплатно роздал им свечи, с которыми они стояли все время молебна, молясь по своему, сложив руки ладонями, то поднимали, то опускали их. После молебна охотно лобызали образ Св. Николая».

«Владыка пожелал осмотреть бурятскую святыню, побывать на вершинах скал и спуститься в священную пещеру (промоина в трещи­не скалы, где временами бывают только ламы для принесения умилостивительных жертв). Подавляя в себе внутренней страх пред таинственными силами камня, неотступно за Владыкой, стали взбираться на священную скалу и буряты, перелезая с утеса на утес, а затем с каким-то особенным трепетом спустились в свя­щенную пещеру, пугливо озираясь по сторонам. Здесь мы нашли предметы шаманского культа: медные изобра­жения богов, медные пластинки в виде ножичков, полинялые платки с бурятскими изречениями… Взяли на память. Заметно повеселели наши спутники, когда вышли здоровыми и невредимыми из этого „страшного обиталища злых духов»».

Настроение бурят настолько изменилось после только что пережитого страха, что они  привольно устроились над священной пещерой и с наслаждением закурили трубки. А  Владыка стать подниматься на вторую скалу, выходящую в море. Буряты смело, смеясь, взобрались на другую скалу, обрывом спускающуюся в море, далеко небезопасную для посетителей. На вершине её был водружен большой деревянный крест с надписью: «Сей крест поставлен во имя Ильи-пророка рыбопромышленником Григорием Телешевым». Буряты-шамани­сты окончательно преодолели свой страх перед таинствен­ными силами духов шаманского камня. Они вместе со своим главным шаманом Харамуном Номхоновым моли­лись св. Николаю, были в пещере шаманского камня, к которому прежде каждый из них боялся даже прибли­зиться.

«Когда буряты вернулись со скалы невредимыми, они были неизъяснимо радостны и веселы, шутили, сме­ялись, и, уже спокойные, вместе с нами, в присутствии Владыки, пили чай. После краткой беседы, Владыка, указав бурятам, что часовня здесь во имя Св. Нико­лая, предложил им самый камень вместо шаманского именовать на будущее время «Камнем св. Николая», на что они искренно охотно согласились».

В часовне была оста­влена надпись: «3 июля 1914 г. после молебного пения святителю и чудотворцу Николаю, совершенного Начальником Иркутской Православной миссии Епископом Киренским Евгением, икона св. Ни­колая была поставлена в сей часовне… Да обратит св. Николай сердца бурят-шаманистов ко Христу, всех нас Спа­сителю».

Весьма радостные возвращались буряты в свой улус. После этой встречи они стали ловить рыбу около священного камня, без боязни злых духов. От избытка благодарного сердца они поднесли Владыке в дар заколотого барана. Он благодарил их и возвратил, прося от его имени передать жертву кому-либо из беднейших в улусе. При прощании, буряты обе­щали сделать день 3-го июля годовым праздником, непременно вместе с о. миссионером посещать «Ка­мень св. Николая» и служить в часовне молебен. Владыка благословил их на это святое дело, убежденно наставляя скорее оставить шаманские заблуждения и сде­латься истинными сынами Христа Спасителя.

Весть о посещении ша­манского камня православными быстро разнеслась между инородцами не только Верхоленскаго уезда, но и Балаганскаго и даже Тункинскаго края, произведя среди них недоумение и некоторый переполох. Они сказали, что языческим хозяевам-божествам Ямсарану и Ихэ-шубуну посещение Шаманского камня епископом и водружение им иконы было нежелательно. Они всеми силами старались противодействовать, послали ветер и сильные волны, чтобы не допустить туда «русского бога св. Николая» и Ихэ-лаба (большого священника-архиерея). Они видели, что Ихэ-шубун сидел на большом де­реве шаманского леса и наблюдал за плывущими. Когда же Ихэ-шубун увидел, что лодка преодолела все препятствия и стала приближаться к священному месту, то, видя свое бессилие, полетел на Забайкальскую сторону. «Русский Бог — говорят буряты — сильнее бурятского и прогнал его за Байкал». Доказа­тельством является то, что после совершенного Владыкой молебна и водружения иконы, ветер затих, море со­вершенно успокоилось, и обратный путь был совершен при ясной приятной погоде и полном спокойствии моря.

Возвращение на материк автор описывает так: «…под вечер мы проплыли спокойно,, но, когда стали приближаться к струе, где обыкновенно дует Сар­ма, её дуновение, предательски ласкающее, стало ося­зательно чувствоваться. Когда же попали в самую струю ветра, почувствовалась качка, причем волны били в борт, угрожая опрокинуть нашу небольшую ладью. Раздавались голоса, чтобы вернуться и переждать до утра, особенно когда мы заметили волнение наших привычных гребцов. Владыка молчал, он как будто говорил всем нам, волновавшимся в страхе: „маловеры, зачем сомневаетесь?» Гребень струи скоро перевалили, и к полночи благополучно до­брались до материка, немало пережив за эту ночь. Сарма завывала до утра».

Посещение Ольхона глубоко убедило Владыку Евгения в безотлагательной необходимости открытия самостоятельного миссионерского стана на Ольхоне, в дополнении стана Еланцинского, разбросанного на 300 верст. Миссионер Еланцинского стана был лишен возможности с успехом вести дело миссии, вследствие многочис­ленности населения и неудобных дорог. В состав нового стана вошли все улусы, расположенные на о. Ольхоне и расположенные по берегу Малого моря, от Сарминского до Покойницкого мыса. Всего 383 дворов с населением 904 ду­ш мужского пола и 830 — женского. А именно: 1-го Абызаевскаго рода — улус Нурсюр, Буртукшинский, Халзанский, Хадайский, Семисосенский, Идибинский, Шибэтовский, Елгинский, Улан-Харганинский, Заглейский; 2-го Абызаевскаго рода — Хонхоевский, Сыргатинский, Хужирский, Харанцинский, Харадаевский, Бубейский, Халагайсгай, Нюргунский, Сасинский, Усек, Хобой; 1-го Чернорудскаго рода —Хужир-Нугуйский, Зугдук, 1-й Заминский, 2-й Заминский, Хылтыгейский, Покойницкий; Хенхедоровскаго рода — Больше-Онгуренский и Мало-Онгуренский.

В жалованье причту назначены: священнику — 800 руб., псаломщику — 300 руб. в год и 100 руб. разъездных. Отопление храма и причтовых помещений, содержание караула при церкви принимается за счет Миссионерского Комитета. По ходатайству Комитета, на постройку дома миссионеру отпущено Советом Православного Миссионерского Общества 2.500 руб.

Владыка Евгений уехал из Иркутска. Его ходатайство воплощал в жизнь новый начальник миссии, Преосвященный Зосима (Сидоровский). В 1914 году назначение причта Ольхонского стана задерживалось из-за задержки официального утверждения штата от Святейшего Синода.

Миссионерское служение в азиатской среде, и ранее, и в наше время, всегда, проходило очень сложно. Миссионеру-христианину приходится действовать в области пересечения культур, в мирах, весьма далеких в своих духовных и социальных основах. К личности миссионера предъявлялись высокие и разнообразные требования: глубокое проникновение в культуру иноплеменников, убежденность и искренняя вера. В среде иноверцев он чужак, фанатик, активно покушающийся на базовые традиционные ценности народа, и вместе с тем — сакральная личность. Это «другой», который должен стать «своим». Среди соотечественников он часто расценивается как слуга, чудак, маргинал, «чувствующий своё бремя», решившийся на рискованное служение, имеющее мало перспектив, обычно не приносящее дохода. Но Бог избирает таких людей на служение по Своему желанию. Ибо «благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих» (1Кор.1.21). Он должен в совершенстве владеть двумя языками: родным и языком местных жителей, иногда в разнообразии диалектов. Необходимо быть оратором, через слово способным организовать диалог культур, уметь говорить с миром обывателей, обращаясь к сложившемуся общему религиозному опыту. При этом общаться доступно, ведь апостол Павел предупреждает об увлечении «философиею… по стихиям мира» (Кол.2.8). Особое, сложное, отношение возникает к миссионеру, выходцу из местной культурной среды, он рассматривается как «агент влияния». Тем не менее, такие подвижники существовали всегда. Сегодня миссионерская деятельность осуществляется немногочисленными священниками, которые порой недостаточно разделяют миссионерскую и проповедническую функции в своем служении. При реализации миссионерской функции требуется особый подход, ведь необходимо решать различающиеся задачи. Деятельность миссионера в среде прибайкальских бурят принесла свои плоды, но сложные исторические перипетии в нашей стране частично стерли их влияние: буряты по-прежнему традиционно уважают духов, кормят их «брызганием», «бурханят». Наряду с христианскими обычаями почитаются переплетающиеся буддистские и шаманские традиции.

[divider style=»solid» top=»20″ bottom=»20″]

[1] Митрополит Евгений (в миру Семен Алексеевич Зернов, 1877-1937). В 1906 г. о. Евгений рукоположен в сан архимандрита и получил назначение на должность ректора Иркутской духовной семинарии, исполнял обязанности настоятеля Иркутского Вознесенского монастыря. В 1913 г. хиротонисан в викарного епископа Киренского. С 1914 г. девять лет возглавлял кафедру Благовещенской епархии. В 1923 г. владыка Евгений (Зернов) был рукоположен в сан архиепископа.

Харизматическая личность, отец Евгений инициировал создание в Иркутске церковно-археологического общества, избран его председателем,  член Восточно-Сибирского отдела Императорского Географического общества, Миссионерского комитета и Братства святителя Иннокентия, председатель епархиального училищного совета. Расстрелян в 1937 г. в Карагандинском лагере. В 2000 году Архиерейским собором Русской православной церкви митрополит Евгений (Зернов) канонизирован по чину священномученика.

[2] Шаманы могли занимать очень высокое социальное положение, а у бурят шаманы были даже первыми политическими лидерами.

[3] Дэгэл — традиционное бурятское женское платье, обычно из шелка.

[4] Спиртное, а именно молочная водка (Архи) используется с незапамятных времён как угощение для духов (онгонов, хозяев местности и т.д.), которые при жизни употребляли спиртное. Архи считается сакральной белой пищей, как и вся пища, производимая на основе молока.

[5] Арбин (арьбин, далан) — Жир из шейной части лошади (загривка), который в бурятской и калмыцкой кухне коптят, получая лакомое блюдо. Особенно рекомендуется употреблять в холодное время года. Как закуска очень хороша.

Далан используется, в отличие от арбина, не с прямыми кулинарными целями, а лишь при торжественных жертвоприношениях духам, т.е. как типичное ритуальное блюдо, стал употребляться в ритуальном обряде только в середине XIX в., когда заменил жертвоприношение целым жеребенком.     (Кулинарный словарь В.В. Похлебкина, 2002)