Схимонахиня Гавриила
Монахиня Мария (Распутина)
1905 году в деревне Поздняково в бедной крестьянской семье Безъязыковых Константина Аристарховича и Татьяны Андреевны (в девичестве Соколовой) родилась девочка. Крестили её с именем Евдокия. У Дуни было два старших брата, Степан и Иван, и сёстры Мария, Анна, Марфа и самая младшая Ольга. Имена других детей, умерших в младенчестве, нам неизвестны.
Довольно часто они всей семьей посещали богослужения в Вознесенском монастыре, куда к мощам святителя Христова Иннокентия, особенно в праздничные дни, стекалось много паломников. В один такой приезд к семье Безъязыковых подошел отец Иов и, указывая матери на Дуню, почему-то сказал: «Эта дочка у тебя счастливая». Татьяна Андреевна, очень простая и безграмотная женщина, отличалась благочестием и старалась в своей жизни обращаться к священникам за советами.
Все сёстры Дуни в разное время были в прислугах у зажиточных горожан. Мария служила в доме мирового судьи. У него были знакомые англичане, которые искали няню своим маленьким детям. Так, по рекомендации хозяев Марии её младшая сестра Дуня в семилетнем возрасте пошла работать «в люди». Заработанные деньги были большим подспорьем для семьи. В летнюю пору сёстры возвращались в деревню и помогали родителям в полевых работах.
Когда Дуне было лет 15-16, она поступила в няньки на зимний период в семью, которая проживала недалеко от Знаменского монастыря. Иногда ей удавалось ходить на службы. Благолепие храма, стройное богослужение, красивое пение, благообразие монахинь произвели на неё неизгладимое впечатление. Она присматривалась к сёстрам, видела их радостные лица, и их жизнь казалась ей в сравнении со своей какой-то беззаботной. Понемногу познакомившись с ними, она стала проситься к ним жить, говорила: «У вас здесь рай, вон как хорошо и красиво!»
Шло время, а Евдокия не оставляла своей мечты жить в монастыре. В начале 1925 года, зимой, она объявила дома своё решение. Все родные горячо возражали, а Степан говорил: «Не пущу! Что удумала? Да кто лучше тебя сенокос справит?» Евдокия, обладая твердым характером, не уступала: «Всё равно уйду». И, накинув пальто, выскочила за дверь. Вечерело, было холодно. Недалеко ушла, Степан догнал: «Ладно, пойдешь в свой монастырь. Завтра сам отвезу». Утром запряг лошадку, и поехали. Добрались, поговорили с игуменьей Анатолией, брат уехал. Осталась Евдокия в монастыре.
Монастырь в 1920-х годах переживал тяжкие времена, благосостояние и уклад жизни были поколеблены. На территории монастырской усадьбы коммунально-жилищным отделом были расселены люди из среды рабочих. В здании напротив главного входа устроен красный уголок, где проводились различные мероприятия, даже одно время неподалёку была устроена сцена, на которой во время богослужений шли представления кощунственного характера с участием духового оркестра. Юридически монастырь считался закрытым, но сёстры всеми силами старались остаться в родных стенах, что и удавалось делать, вступая в профсоюз и создавая рабочие артели. Нередко сёстры подвергались обыскам и арестам, отнимали у них личные вещи да и вообще всячески запугивали. И, несмотря на всё это, Евдокии жизнь в монастыре казалась раем.
Игуменья Анатолия расспросила Евдокию о её происхождении, о том, к какому труду способна, и благословила на привычное для крестьянской девушки послушание – работу в коровнике, чему Дуня была несказанно рада. В её обязанности входило ухаживать за коровами, доить их и разносить утреннее молоко по кельям старших сестёр. Поселили её к одной из самых образованных сестер в монастыре – кроткой монахине Сарре (Соколовой), которая когда-то преподавала в монастырской школе для девочек. А теперь, в это непростое время, состояла в Приходском комитете, при необходимости принимая участие в комиссиях, когда проходили ревизии церковного имущества.
Евдокию обучили звонить в колокола, и она с радостью выполняла это послушание. Бывало, в престольный праздник 9-10 декабря они с сёстрами подолгу ожидали на колокольне архиерея к службе, стараясь не прокараулить архиерейский экипаж. Едва увидев его на Ушаковском мосту, ударяли во все. Потом, после проводов архиерея, их, продрогших на морозе, настоятельница старалась чем-нибудь угостить. В летнее время Евдокия с сёстрами по месяцу и более жили на Худяковской даче, где располагались монастырские покосы и пасека. Несмотря на большую занятость, соблюдался монастырский устав, согласно которому в храме святых Гурия и Варсонофия Казанских ежедневно иеромонахом совершалась служба. Только после Литургии, которая бывала порану, сёстры приступали к работе. Болели сестры редко, если уж сестра оказывалась в монастырской больнице, там её с большой любовью встречала старшая на послушании мать Ангелина.
Монастырю много жертвовали, поэтому ризница была богатая и облачения для священников были из бархата, парчи и других дорогих тканей. Когда их нужно было привести в порядок, почистить, прямо в храме натягивали веревки и вывешивали драгоценные ризы, затем аккуратно чистили, встряхивали и убирали на свои места.
К монастырскому причалу на Ангаре подходили кораблики, и сёстрам выгружали крупную, хорошую рыбу, которую они делили на куски при помощи пилы и с благословения настоятельницы (по всей видимости, общей трапезы уже не было) разносили по кельям.
В монастырской маслобойке давили кедровый орех и делали масло.
В 1926 году игуменья Анатолия (Васильевская) почила, и монастырь вновь возглавила матушка Рафаила (Хлыновская), бывшая на покое с 1916 года.
Она помогала молодой послушнице освоиться, подсказывала ей для начала правила внешнего поведения: в храме каблуками не стучать, на окружающих не смотреть, кто чем занят, а чтобы Дуня отвыкала от чрезмерной жестикуляции, сняла с себя шаль и, накинув на плечи послушницы, показала, как надо держать руки.
В 1928 году органами ГПУ было возбуждено дело по факту изготовления и хранения боевого знамени для атамана Семёнова сёстрами монастыря, следствием которого было окончательное изгнание всех насельниц из стен обители. До 1934 года храм действовал как приходской, потом был закрыт. До 1945 года в нём располагались ремонтные мастерские Гидропорта.
Какое-то время от игуменьи Рафаилы и её келейницы монахини Евстолии (Суходольской) приходили письма. В последнем письме монахиня Евстолия в 1933(?) году сообщила о смерти игуменьи Рафаилы, которая заболела в поезде, была снята с него в Тобольске, где и скончалась. Место захоронения неизвестно. Дальнейшая судьба монахини Евстолии неизвестна.
Из архива ФСБ известно (Архив РУ ФСБ по Иркутской Области, АУД № 12320, л. 20), что монахиня Сарра и послушница Евдокия проживали вместе в сторожке Знаменской церкви, затем, в 1932 г., в сторожке при Хомутовской церкви. Какое-то время были при Николо-Иннокентьевском и Покровском храмах. Бывало, и у родных Евдокии останавливались, но ненадолго – слишком уж мирской образ жизни отличался от привычного монастырского. Даже хотели идти к Красноярску, так как, по слухам, там ещё были монастыри. Долго шли пешком, потом вдруг монахиня Сарра среди леса остановилась и стала прислушиваться, Евдокия же с удивлением смотрела на неё… «Дуня, наши колокола звонят, пойдем назад, домой. Отдадут нам наш храм», – сказала монахиня Сарра. И они вернулись в Иркутск.
Скитались по домам, квартирам, пытались устроиться на работу, чтобы на что-то жить. Так как Евдокия не имела образования, устроиться получалось лишь в качестве чернорабочей. С железной дороги ушла – тяжело, непосильно оказалось. И так до 1936 года, пока не устроилась на мясокомбинат. На работе её ценили, поощряли, она числилась в передовиках производства, её фотокарточка на доске почёта была постоянно. В 1941 году была награждена поездкой на Черное море, в Сочи, где была в начале июня, потом, пользуясь случаем, побывала в Почаевской Лавре, а когда возвращалась, в дороге её настигла война. С большим трудом она вернулась в тыл, в Сибирь, домой.
В военное время они с монахиней Саррой жили в Жилкино – на ул. Киренской, д. 12б. По сходству фамилий (мать Евдокии в девичестве носила фамилию Соколова) назывались монахиня Сарра – тёткой, Евдокия – племянницей, все так и думали.
Евдокия Безъязыкова числилась чернорабочей – жиловщицей – и стояла на разделке туш. Нередко отрабатывала две смены и выходила в следующую (на ночь) по просьбе начальства за мужчин, которые «отмечали» получку. Бывало, в пост приходилось голодать, делая вид, что наравне с другими ест колбасу, кусок которой подвешивали к шее или прятали в одежду.
Садили сёстры приусадебный огород. Однажды остались к осени и зиме без дров. Что делать! Помолились хорошенько Господу и Пресвятой Богородице и пошли на берег Ангары, по которой сплавлялся лес. Встали, смотрят, неподалеку в их сторону плывут бревна, несколько лесин, они в слёзы: «Господи, да как же мы их вытащим?! И слабые мы, и в руках ничего нет…» Тут слышат, мужики на подводах – и к ним: «Девки! Чего плачете, сейчас поможем!» И вытащили, и до дому привезли, дров много было, ещё после зимы оставались.
В 1945 году председателем Совета депутатов трудящихся было удовлетворено ходатайство за подписью 35 человек об открытии Знаменской церкви, в которой располагались ремонтные мастерские и продуктовый склад Гидроаэропорта.
После работы м. Сарра показала Евдокии бумагу: «Дуня, храм нам отдали, уходить с работы надо, если не восстановим к определенному сроку, совсем отберут – под гараж». В акте о состоянии Знаменской церкви в то время было написано: «Крыша куполов разобрана. Стёкла выбиты. Рамы поломаны. Печи разрушены. Электропроводка сорвана. Каменные полы местами поломаны. Каменный забор разобран. Памятники декабристам разрушены. Одна из стен здания разобрана (часть южной стены Казанского придела). Отсутствует верхняя часть колокольни (над ней нет купола). Сторожка занята жильцами. Крестов на храме нет» (ГАИО Ф.Р-2951, оп. 1, д. 11, л. 17).
В Знаменском алтаре была бухгалтерия, а где позднее записывали требы (пристрой к колокольне, сделанный при игуменье Иларии Нечаевой. – Прим. авт.) – общественный туалет. С него и начали. Выгребли все нечистоты, рубили топорами пласты и вывозили. Первое время Евдокия совмещала работу и труды в храме – не увольняли. Днём мясокомбинат, ночью – храм. Обещали повышение зарплаты, квартиру, путевки, более легкую работу – только не уходи. «Мать Сарра, не увольняют – помолись», – просила Евдокия. Мать Сарра сколько-то дней молилась, а после говорит: «Иди в больницу». Там врачи дали справку, освободили от работы, хотя ничего и не болело. Так Евдокия и монахиня Сарра поселились в пристрое (бывшем нужнике), который сами и вычищали.
Когда люди узнали, что церковь вернули верующим, много было желающих помочь. Приходили, спрашивали, плакали от радости. Каждый день приходили без приглашения помогать.
Приближалась осень, а стена Казанского придела разобрана (там прежде ставили машины для ремонта), надо восстанавливать. Где кирпич брать? Ничего не было, никаких стройматериалов. Раза два ночью сходили на соседнюю стройку, а днем пришла мастерица и сказала, чтобы больше не приходили, а то плохо будет. Пошли сёстры по миру просить, собрали рублей пятьдесят. Тогда пошла Евдокия к брату Степану и попросила у него денег. Дал Степан, и они купили кирпич. Сидят и плачут, не умеют кладку делать, ничего не получается. Молили Пречистую о помощи. Глядят, идет мужчина в военной форме, видно, фронтовик, и спрашивает, нет ли какой работы. Ответили, что стену надо класть, да только платить нечем.
Выложил солдат алтарную стену и ничего не взял. Тепло стало в храме, все были так рады! И начали алтарь отделять.
Подошел праздник какой-то большой, а свечей нет, пригорюнились, бывало, и плакали. Заходит к ним как-то женщина, статная такая, красивая, подаёт мешок и говорит: «Вот, тут у меня свечи остались, возьмите». Говорят сёстры, что платить за них нечем. А в ответ: «Я после приду». Так её с тех пор никто и не видел.
С этого полмешка и начали жить и дальше восстанавливать разрушенное. Вcе прихожане Знаменской церкви и схимонахиня Гавриила свято верили, что эти свечи принесла Сама Пречистая Дева.
Работы по восстановлению храма велись очень активно. Уже в ноябре 1945 года был восстановлен Казанский придел, в мае 1946 – Никольский, в феврале 1947 г. – Знаменский, колокольня и купол храма были восстановлены в сентябре 1947 г. В 1948 году был восстановлен Преображенский придел. (ГАИО Ф.Р-2951, оп. 1, д. 11, л. 71)
В первые годы в списках служащих храма среди прочих числились Соколова Людмила Николаевна, монахиня Сарра, в должности алтарницы и Безъязыкова Евдокия Константиновна, монахиня Гавриила, в должности уборщицы. В 1948 году Знаменский храм стал носить статус кафедрального собора, а первым правящим архиереем был назначен епископ Ювеналий (Килин).
Некоторые из уцелевших в годы гонений монахинь возвратились жить и служить при Знаменском соборе, выполняя различные церковные послушания. К Иркутским сёстрам присоединились ещё несколько – из Уссурийска, и образовалось некое сестричество. Очевидцев их жизни впечатляла любовь к храму, богослужению, когда многие из них ходили пешком на каждую службу за несколько километров от дома.
Протодиакон Иоанн Дидык рассказывал: «Застал я их. Старшая была мать Сарра, бывшая преподавателем монастырской девичьей школы, мать Евсевия – бывшая регентом, мать Агриппина – бывшая швеёй». Остались еще старожилы, которые помнят имена и других монахинь: мать Антония, мать Агнесса, мать Иннокентия, мать Ефросиния, мать Татьяна, мать Олимпиада, мать Александра, мать Марфа, мать Серафима, мать Манефа. И могилки некоторых из них находятся на Радищевским кладбище.
Личность монахини Сарры (Соколовой), с которой схимонахиня Гавриила прожила около 50 лет, достойна особой исследовательской работы, а здесь мы скажем о ней вкратце… В списках послушниц за 1899 год написано: «Девица мещанского сословия, в монастыре с 1897 года, возраст – 20 лет, родом из Иркутска». В списках насельниц монастыря за 1925 год ОГПУ эти сведения подтверждает. Матушка Сарра пользовалась глубоким почтением священства, на что указывает проникновенная дарственная надпись на фотокарточке отца Анатолия (Корнильева) за 1948 год. Все, кто имел возможность с ней общаться, отмечают такие редкие качества, как глубокое смирение и кротость, которые всегда привлекают сердца ближних. Как читаем в Добротолюбии: «Чья душа действительно умна и добродетельна – это обнаруживается во взоре поступи, голосе, улыбке, в разговорах и обращении. В ней всё изменилось и приняло благообразнейший вид…» (том 1, преп. Антоний Великий, ч. 2, гл. 20).
Родственники схимонахини Гавриилы хорошо её помнят, так как в годы скитаний они с матерью Саррой иногда жили у родичей, которые вспоминали мать Сарру с неизменным уважением. Отмечали её интеллигентность и образованность. Рассказывали, что, проживая у них, занималась с их детьми школьными предметами, ибо была человеком «из благородных». Не расставалась с чётками, по которым непрестанно молилась. По ночам подолгу читала Священное Писание и другие книги духовного содержания. Никто не видел её раздраженной или смущенной чем-либо. Лицо озаряла приветливая улыбка. Такие качества являются следствием правильной духовной жизни, ведения, которое «настолько бывает истинным, насколько подтверждают его кротость, смиренномудрие и любовь» (Доброт. Том 1, преп. Марк Подвижник, ч. 4, гл. 91).
Между м. Саррой и Евдокией царило удивительное согласие, несмотря на совершенно противоположные характеры и воспитание, никто не видел и тени взаимного неудовольствия чем-либо. В 1960-1970-х годах они проживали в просфорне, в маленькой комнатке за печкой. Мать Сарра была уже на покое, в последние два года совершенно слепая, и Евдокия за ней ухаживала с большой любовью. Многие замечали, что за трапезой Евдокия старалась рядом с матушкой Саррой поставить блюдце с изюмом, в простоте сердца считая, что он поможет хоть немного восстановить зрение. Прожив 93 года, монахиня Сарра скончалась в январе 1973 года.
Шли годы. Евдокии много помогали по храму её сестры, а потом и их дети. По ночам она топила углём печи собора, а для стирки и уборки в храме, бывало, носила до 40 вёдер воды из Ангары, так как водопровода в храме не было.
Со всем усердием служа храму сама, отдавая все силы и нисколько себя не щадя, хотела видеть, что и другие поступают так же. Если замечала, что кто-то ленится, могла без лишних слов отправить домой таких «помощников».
В 1976 году архиепископ Серапион (Фадеев) постриг Евдокию в великую схиму с наречением имени Гавриила – в честь архангела Гавриила. В это время к ней за советом нередко обращались люди. Умудрённая долгими годами монашеского послушания и житейского опыта, она стала помощницей многих и многих. Священники часто навещали её и любили побеседовать с ней о старых временах, спросить совета. Матушка охотно делилась воспоминаниями о монастырской жизни, хотя до закрытия монастыря пробыла в нём не более трёх лет, приводила подходящие примеры из своего опыта и, вспоминая монастырь, всегда заканчивала свои бесхитростные рассказы словами: «Хорошо было!»
К храму она имела большое благоговение и, бывало, делала замечания тем, кто был невнимателен. Например, не позволяла в верхней одежде затеплять лампады или без особой надобности ходить по храму во время богослужения. Никогда не поддерживала разговоры, осуждающие священников, припоминая при этом наставления игуменьи Рафаилы в этом вопросе.
Потихоньку ревностную труженицу оставляли телесные силы, но всё же она, как могла, участвовала в работах. Например, Р.А. Андреева, известный иркутский исследователь, составлявшая историческую справку о Знаменской церкви, рассказывала: «Их (цветы. – Прим. авт.) с большой любовью и прекрасным знанием дела выращивала старейшая монахиня монастыря – м. Гавриила. И даже теперь, когда по болезни ног она едва передвигается, всё-таки не оставляет занятие цветоводством, едва добредая до садика, руководит работами уже сидя. До сих пор сохраняет клубни георгин и клубни луковиц гладиолусов, однако преемниц любимого занятия нет…» (Р.А. Андреева. «Историческая справка о Знаменской церкви», рукопись. – Иркутск, 1986. Архив Знаменского монастыря.)
К матушке нередко приезжали миряне и родственники из Ангарска, Шелехова, Улан-Удэ. Всех старалась угостить. Несмотря на тесноту в келье, люди оставались спать даже на полу, лишь бы побыть рядом с дорогой матушкой. А матушка, привыкшая жить стеснённо, на ночь отгораживалась легкой шторкой. Многие, просыпаясь ночью, слышали, что схимница потихоньку перебирает чётки и шепчет молитву.
Владыка Серапион, будучи в другой епархии, не забывал свою постриженицу и вплоть до её кончины посылал постоянно небольшое денежное содержание.
Матушку мучили большая пупочная грыжа и ножные ревматические боли – болезни, полученные на мясокомбинате и тяжких работах на восстановлении храма, однако слов ропота на болезни от неё никто не слышал. Жаловаться она вообще не любила, на вопросы о здоровье отвечала кратко, односложно, не вдаваясь в подробности. Ум же её был очень острым, память – светлой, настроение – по-монашески бодрым. Это отмечали все, кто с ней общался. Умела выслушать и услышать человека, к месту подбирая простые рассказы и умея ободрить без лишних эмоций.
Когда лишилась возможности ходить, передвигалась на коляске при помощи окружающих. Не оставляла ни на один день посещения Полунощницы, Литургии и Вечерней службы. По привычке к послушанию аккуратно звонила в колокол к началу службы, на «Честнейшую…» и на «Милость Мира…».
С большой радостью в 1991 году дождалась возвращения мощей святителя Иннокентия и с тех пор подолгу молилась у его святой раки. Очень просто рассказывала, как он исцелил её от болезни примерно в 1960-х годах…
Лежала она в Факультетской больнице, что на берегу Ангары, в ожидании консилиума и операции. Накануне ночью увидела, как напротив больницы остановился военный корабль, спустился трап к окну её палаты, и с корабля к ней направился святитель Иннокентий, причём она слышала громкий стук его архиерейского жезла. Увидев его, она от радости хотела поклониться ему в ноги, но видение исчезло, только мантия малинового цвета еще некоторое время «таяла» в воздухе. Наутро операция была отменена за ненадобностью, болезнь прошла.
К святителю в Иркутск потянулись паломники. Священники, служившие в Улан-Уде, отправляя своих прихожан к святителю, благословляли подойти и к схимонахине, поприветствовать её, передать поклончик и немного побеседовать, видя в этом для своих прихожан несомненную пользу.
В канун праздника Успения в 1994 году мать Гавриила стала восприемницей на постриге трех сестёр: Магдалины (Кожемякиной), Ангелины (Агеевой), Тавифы (Родниной), а Великим Постом 1995 г. – монахини Иларии (Наркевич). Первых молодых послушниц монастыря матушка поддерживала, молилась за них, рассказывала им всем известные истории из патериков о послушании. Сейчас они вспоминают, как в те годы, испытывая различные искушения, стремились побыть с ней рядом, иногда просто молча, и чувствовали, что все их сердечные бури проходили без следа, ведь матушка всю жизнь пронесла в сердце Того, Кто любой буре на этой земле может сказать со властью: «Умолкни, перестань!» (Мк; 4:35)
Последние пять лет жизни матери Гавриилы с ней проживала монахиня Магдалина (Кожемякина), которая ещё в 1970-х годах, работая в Михайло-Архангельском храме, нередко посещала её, советуясь по разным вопросам. Как-то принесли матушке икону – очень старую и темную. По виду икона, но разобрать, кто на ней изображён, не представлялось возможным. Мать Гавриила стала молиться и вытерла икону освященным маслом, потом поставила в красный угол, а через некоторое время, в течение года, на иконе проявился образ. Глава Святого Предтечи на блюде.
Бычкову Олегу и Николаю Рогову, в то время звонившим в колокола в праздники и по воскресеньям, подсказала правильный такт звона, принятый в монастыре ещё в те времена: «Мать-и-гу-ме-нья и-дет, за со-бой се-стёр-ве-дет. К нам, к нам, к нам, к нам!» Они прислушались к её совету, и звон стал лучше звучать.
Много лет прожив в крайней нужде, матушка бережно относилась к вещам и одежде, бесконечно починяла и штопала, старалась ничего не выбрасывать, многие её вещи походили на ветошь.
Накануне Святого Причастия матушка воздерживалась от ужина, а после вечерних молитв не позволяла себе выпить даже немного воды, руководствуясь в этом случае наставлением преподобной Феодоры и говоря: «Хотя бы и очень хотелось пить, ты терпи – поставь перед собой кружку с водой и смотри на неё!»
Некоторые молодые люди, ставшие впоследствии священнослужителями, общаясь с ней в последние годы жизни, поражались её трезвому, здравому рассуждению, ясной памяти. Видя её, одолеваемую телесными немощами, удивлялись её бодрости и юмору. Находились и недоброжелатели, которые не стеснялись укорять схимницу в лицо, предъявляя нелепые обвинения, в ответ она, как правило, молчала и не велела за неё заступаться.
Незадолго до смерти, в начале лета, матушке, молящейся на Полунощнице, явилась игуменья Рафаила с некоторыми сёстрами, ласково улыбаясь, звала её к себе… Мать Гавриила встрепенулась, ожила и, радуясь, тихо ждала своего часа. Она как-то ушла в себя, больше молчала, гораздо меньше интересовалась всем, что обычно её окружало, чувствовалась в ней надежда на милость Божию. Ждала встречи со своими сёстрами и настоятельницей со спокойствием, которое, не имея крепкой веры, трудно понять.
Скончалась мать Гавриила после непродолжительной болезни. Почила около 5 часов утра 11 сентября 1996 года, незадолго до Полунощницы, накануне праздника Усекновения главы Святого Иоанна Предтечи. На отпевании присутствовали 10 священников, два диакона, сёстры монастыря и множество мирян, родственников тех, кто знал матушку. По пути к месту захоронения каждый священник счел своим долгом отслужить Литию, поэтому прощание было долгим, но оставило по себе самые светлые чувства.
Мать Гавриила явилась тем самым связующим звеном между той дореволюционной обителью, имевшей славную историю, и нынешней возрождающейся жизнью иркутского Знаменского монастыря.
Иркутск, Знаменский монастырь, 2017 год
Статья опубликована в альманахе «Иркутский Кремль» №1(16) 2017.
