Памяти Валентина Распутина

ПЕВЕЦ СВЕТА*

Митрополит Иркутский и Ангарский Вадим 

Журналист: Владыка, Валентин Григорьевич крестился, как известно, в 1980 году в Ельце. К этому времени им уже были написаны все крупные произведения. И всё-таки, на Ваш взгляд, их можно назвать христианскими, православными?

Митрополит Вадим: Бесспорно, это духовные произведения. Не будучи крещёным, Валентин Григорьевич был духовно вооружён. В душе его, в сердце жил образ Единобожия, образ Творца. Вот этот образ Единого Бога, Творца и совесть, как некий закон Божий, заложенный в человеке, — всё это было присуще Валентину Григорьевичу и до крещения, и до последнего момента его жизни. Он был человеком совести, что можно сказать не о каждом. В нём была удивительная острота совести. Поведенческая его линия зиждилась на целостности, которая была у святых отцов, целостности, которая бывает у людей духоносных, потому и пронизаны его произведения и любовью к отчизне, и любовью к земле, любовью к своей культуре и духовности, любовью к своему народу, в каком бы состоянии он, народ, ни находился в силу различных внешних воздействий. Мы видим, как даже в некоторых отрицательных распутинских героях не умирает любовь к людям. Можно сказать, что он был певцом любви, певцом света, певцом совести, просветления, которое необходимо, на мой взгляд, снискать каждому человеку, поскольку каждому из нас, однажды родившись, с чем-то нужно будет предстать перед Творцом.

Я поражался объёму мысли, объёму написанного Валентином Григорьевичем Распутиным. Некоторые считают, что перечень его произведений довольно малый, но это не так. Если мы вчитаемся в то, что было написано рукой Распутина, то непременно увидим, что областью проявления его таланта, проявления его заботы, его участия в жизни народа, в жизни страны является практически любая сторона жизни. И вместе с тем самая важная — область нравственная, область духовная, которая является базисом для всего прочего: для развития науки, экономики, общественных отношений. И в этой связи Валентин Григорьевич как раз соответствовал евангельскому завету: «Ищите прежде Царствие Божие и правды его, а все остальное приложится вам». Мне трудно говорить безапелляционно о каких-то вещах, но во всяком случае, из тех многочисленных часов общения с ним в разное время я вынес именно такое восприятие. С ним было общаться всегда очень интересно. Валентин Распутин был многословен, он не был человеком, сорящим словами, каждое сказанное им слово, равно как и написанное, носило и носит глубокий содержательный смысл. И вместе с тем оно, слово его, прекрасно в звучании своём, оно очень точно и во всём объёме отображает явление, что удаётся не многим логикам.

Журналист: Владыка, скажите, сначала было знакомство с писателем, а потом с его произведениями? Или — наоборот?

Митрополит Вадим: Конечно, я, прежде всего, познакомился с произведениями Валентина Григорьевича. Не познакомиться с ними было, наверное, непозволительно для каждого человека. Это была пора моей юности. И хотя юность была насыщена различного рода событиями — и семинарские годы, и академические, и служба в армии, — я много читал. Как вы знаете, в то время было большой удачей получить подписку на толстые журналы, так называемые «толстушки». Естественно, я и в «Нашем современнике», и в других журналах находил его произведения, которые не могли оставить равнодушным юношу. В ту пору достать книги таких авторов было довольно сложно. Что-то происходило с нашим книгоиздательством, что сегодня для меня кажется необъяснимым. Все наши порывы заполучить желанную книгу приобретали чудовищные формы: для этого сдавали макулатуру, записывались накануне, решением профсоюзных организаций выдавались те или иные книги. И вот автором, который изначально мне понравился, был Валентин Григорьевич Распутин. Некоторые критики относят его к «деревенщикам». В иных устах это носит уничижительный характер, а мне кажется, это почётно, потому что «деревенщик» — человек, который знает корни своей земли, корни своей нации, корни своего рода. В той или иной мере мы все «деревенщики», все родились на земле, у многих из нас корни сельские. Валентин Григорьевич, я бы сказал, от самой сути природы явился и стал её певцом, вдохновенным певцом, произойдя из этой земли и однажды полюбив её, он всю жизнь прославлял и восхищался нашей землёй. Естественно, в те уже годы талант Распутина не мог быть не увиден. Мне чувствовалось, что это отменный художник, душевед.

Журналист: Владыка, Вы ведь много читали духовной литературы, и в молодые годы, и зрелым человеком. Не была ли всё-таки распутинская проза диссонансом духовной литературе?

Митрополит Вадим: Мне вообще кажется, что литература может быть только духовной, если это настоящая литература. Она не может быть иной. То, что мы видим, слышим, читаем в произведениях Валентина Григорьевича, и есть духовное. Да, мне приходилось много читать. Я вообще любил читать, честно скажу. У меня не было возможности иметь такую библиотеку, где было бы по полочкам разложено, что за чем читать. Родители мои, к сожалению, не могли мне этого предложить в силу своей занятости. Я читал всё что угодно. «Иностранная литература» печатала зарубежных писателей. Мы выписывали тогда журнал «Роман-газета». Там были авторы всех республик, входящих в Советский Союз. Многое из прочитанного вызывало восхищение. Не могли, положим, не восторгать произведения Шолохова, нравился мне Астафьев, Солоухин, но Валентин Григорьевич, его творчество всегда занимало для меня особое место. И особое место, быть может, потому, что я в своей жизни имел счастье, наверное, Божию милость общаться с людьми, которые были духовно богаты, духовно одарены, имели тонкую конституцию духовного порядка. Например, старец и мой духовный наставник архимандрит Серафим Тяпочкин. Это был высокообразованнейший человек, человек, прекрасно знающий классику. Жизнь его была сложна, многие десятилетия он провёл за колючей проволокой, только за одни лишь убеждения. Когда его освободили окончательно, то сказали: «А вы ни в чём и не виноваты». Услышать это, отсидев не один десяток лет, помыкавшись по различным лагерям и ссылкам, сами понимаете, непросто. Но вместе с суровым жизненным опытом отец Серафим стяжал некую просветлённость и, я бы сказал, любвеобильное отношение к людям, альтруизм, но не в той форме — любить всё и вся, он каждого человека любил персонально, и мы это чувствовали. Нечто общее с отцом Серафимом я нашёл и в произведениях Валентина Григорьевича Распутина. У него очень тонкая организация души. При кажущемся отсутствии в произведении каких-то глобальных событий, он описывал тончайшие нюансы жизни человека, его души, его настроения. Это не может не поражать. Это сродни как раз духовности праведников, сродни духовности святых отцов, именно отцов, которые отслеживали не только слово, но и мысль, поползновение к мысли. Этим Валентин Григорьевич меня и привлекал. И я не случайно сказал об отце Серафиме, о просветлённости его. Я знаю, что он уже при жизни был святой, например, он мог знать имя незнакомого человека, который пришёл к нему, мог знать его нужды. Таких примеров можно привести очень много. Я бы сказал, что духовными дарованиями, которые даются человеку свыше, обладал и Валентин Григорьевич. Он настолько тонко чувствовал свет, чувствовал правду, настолько тонко чувствовал любовь и незамутнённость человеческой души, человеческого сердца, чистоту его, что это вызывает восхищение. Кто соприкоснулся с его творчеством, прекрасно понимают, что оно не сиюминутно, оно на века, оно для людей мыслящих, ищущих правды, ищущих Бога, ищущих вечности, ищущих света, ищущих счастья, ищущих справедливости и гармоничного существования общества здесь, на земле. Мне кажется, его произведения именно для таких людей. И не в смысле того, что его произведения только для людей с высоким айкью, высоколобых. Его произведения для всех: и для человека, который являет высокий интеллект, с высоким, я бы сказал, образовательным цензом, и для простого человека. Невольно напрашивается аналогия с Евангелием: Евангелие ведь и для философов, мудрецов, и для простых людей, — оно всем понятно. Что-то подобное есть и в творчестве Валентина Григорьевича Распутина.

Журналист: Первую встречу с Валентином Григорьевичем помните, Владыка?

Митрополит Вадим: Первая встреча у нас с ним произошла в Союзе писателей. Он подошёл, сдержанно и как-то подкупающе безоружно улыбаясь, сказал: «Я рад вас видеть». Я, в свою очередь, сказал ему о своих чувствах, эти чувства у меня непреходящи: как ученик общается с учителем, так и я с Валентином Григорьевичем. Мы потом довольно откровенно и много говорили, но вот это чувство ученика никогда не покидало меня. Он всегда оставался для меня учителем, аввой.

Журналист: Владыка, Валентин Григорьевич — коренной сибиряк, Вы в Сибирь впервые приехали в 1985 году. Какие черты сибиряка в Валентине Григорьевиче вы увидели, чего прежде, возможно, в людях не знали, не замечали?

Митрополит Вадим: Да, я человек Центральной России, московских кругов. И когда я приехал, действительно, увидел, что сибиряки чем-то отличались от народа, населяющего, положим, ту же Москву. Сибиряки более основательные, основательные в суждениях, более сдержанные на похвалы, менее подвержены пересудам, я бы сказал, очернительской клевещущей тенденции я у них не наблюдал в ту пору. Заметьте, сильным людям не присущи мелкие страсти. И в Валентине Григорьевиче именно это я увидел. Я увидел сильного мужчину, человека волевого, деликатного, интеллигентного, в высоком смысле этого слова. Наверное, не со всеми вилками и ножами он мог бы разобраться за столом, но вместе с тем внутренне исходил от него вот этот интеллигентный посыл, тот, которого я часто не наблюдал у московской интеллигенции. Своей тягой к Сибири, любовью к Сибири, к сибирскому укладу заразил он, думаю, многих. Среди таковых был и я. Я не сибиряк, я — белгородец, но вместе с тем я уже не мыслю себя вне Сибири, и мне хотелось бы здесь в Сибири, где проходит в большей степени мое служение, уйти в путь всея земли. И таковым посылом является как раз образ Валентина Григорьевича и его творчество. Он всегда оставался голосом совести своего народа, незамутнённого народа в различных обстоятельствах жизни. Да, какие-то его поступки могли восприниматься в той или иной мере как наивность, некая, если хотите, инфантильность, но разве Христос не говорит: «Будьте как дети». Что-то в этой непосредственности есть, — да? Что-то светлое, что-то радостное, с чем хочется соприкоснуться, из чего хочется испить чистой воды, как из источника. Его не замутнило ничто, этот источник. Он остался целостной личностью, непоколебимой, сильной личностью, хотя в общении был очень скромный. Меня это поражало всегда: такой удивительной скромности людей его масштаба я не знаю. Вот эта скромность, я бы сказал, доходящая до застенчивости, подкупала. Но при этом он не был человеком, который не мог бы «отбрить», сказать такие вещи, которые воспринимались бы весьма-весьма непросто. Мог сильно сказать, и особенно, как мне казалось, в оценке творчества. Я помню, как он в глаза одному из поэтов, не зная, что его слышат другие (к сожалению, невольно я услышал, некуда было деться), дал его творчеству свою оценку. Ну, если бы я оказался на месте этого поэта, мне хотелось бы сквозь землю провалиться, я бы, конечно, перестал писать. Уничтожающая была оценка. Она не была ругательной, он не унижал личность, но она была, повторю, уничтожающей.

Журналист: Владыка, когда жив был Валентин Григорьевич, возникали какие-то проблемы в Иркутске, кого-то или что-то надо было защитить, обращались к нему и к Вам. И Вы шли на защиту. Может, припомните, кого или какое-то дело Вы вместе с Валентином Григорьевичем отстаивали?

Митрополит Вадим: Я бы не связывал себя с Валентином Григорьевичем в таком тандеме, потому что не достоин этого. Припомнить все случаи невозможно. Также справедливо сказать, что не было никогда у нас встреч с сильными мира сего, где Валентин Григорьевич не ходатайствовал бы о ком-то или о чём-то. Он никогда не просил о себе или своих близких. Я знаю, что порой ближние его черпали с лихвой те или иные жизненные неустройства, но он не ходатайствовал за них. Ходатайства касались глобальных проблем, общественных проблем, общности народной, а также отдельных персоналий. Ему, конечно, многие не могли отказать. Но не всегда так было, порой и отказывали, не всё он мог, но вместе с тем, повторяю, он не добивался встреч для того, чтобы высказать просьбу частного порядка. И ещё надо подчеркнуть: он очень живо чувствовал реальность, он хорошо понимал, чем живёт человек.

Журналист: Владыка, Вы ведь с Валентином Григорьевичем большое дело начали в 1994 году — Дни русской духовности и культуры в Иркутске. У истоков Дней как раз стояли и Валентин Григорьевич, и Вы. Как это происходило?

Митрополит Вадим: Инициатором этих Дней был Распутин. Конечно же, многие из тех, кто приезжал в Иркутск на «Сияние России», почитали это за счастье именно потому, что их приглашал Распутин. «Сияние России» началось, я бы сказал, в годы некоего шабаша в культуре, когда присутствовали настроения (а они-то в большей мере и рассчитывали на успех), которые чернили национальную культуру. Предлагался некий эрзац культурный, если не сказать хуже. Обсуждая как-то с Валентином Григорьевичем эту проблему, мы сошлись на одной цитате. Я думаю, он её знал, но я ему напомнил её: в «Столпе и утверждении истины» священник Павел Флоренский говорит о том, что смыслом культуры является феургия, то есть богоделание, сотворение божественного начала в человеке, света в человеке, созидающей силы. Если же её нет в том или ином проявлении искусства, то эта вещь и не может называться культурой. Потому и родились в Иркутске Дни русской духовности и культуры «Сияние России». Идея эта получила реальное воплощение решениями мэра города Бориса Александровича Говорина, который много сделал, чтобы проходили Дни, да практически он и дал им начало, причём осмысленно, понимая всю их насущность. Это было сделать непросто, сколько ругательного слышали в ту пору, особенно в первое время! Силы, которые привлёк к этому делу Валентин Григорьевич, были просто колоссальные. Это, прежде всего, писательская организация страны и лучшие её представители, это мыслители, философы, публицисты, это музыкальные коллективы, знаменитые хоры, симфонические оркестры, певцы — люди, которые и поныне вызывают восхищение своими трудами. Естественно, сибирская земля видела и слышала их благодаря Валентину Григорьевичу. Тогда студенты и преподаватели учебных заведений встречались с гостями, приглашёнными на эти празднества. Разговоры шли на самые животрепещущие темы, касающиеся и политики, и социальных проблем, но прежде всего духовности и культуры, культура не может встать вне жизни человеческой, вне проблем нравственных. Мне думается, это были счастливые для Иркутска дни, равно как и вообще пребывание Валентина Григорьевича на земле Иркутской. Это нечто великое, миссионерское, что уже не будет повторимо. Проблемы, им поднимаемые, — проблемы вечные. Сейчас, после его смерти, они даже обострились. Сознавая всё это, невозможно отнестись к его творчеству с меньшим пиететом, с меньшим почтением, с меньшей любовью. Я считаю, что это был великий период великого человека, который насытил землю Иркутскую удивительными творениями. Кстати, однажды я спросил: «Валентин Григорьевич, вот многие пишут о Вас. Кто из них близок к Вашему творческому кредо?» И он назвал книгу Сирина «Свет распутинской прозы». Она небольшая, но Анатолий Дмитриевич Сирин был тоже человек необычный, талантливый, он был философ. Главная мысль его статей и очерков — православие есть и будет духовной опорой сибиряков.

Журналист: Владыка, я помню, когда прощались с Валентином Григорьевичем, длинная-длинная вереница людей стояла у ограды Знаменского монастыря. И такое было чувство сиротливости… Вы много общались, работали с Валентином Григорьевичем и, наверное, Вы, как никто другой, ощутили это сиротство при уходе его из жизни земной? И не Вы ли стали одним из тех людей, которые настояли похоронить Валентина Григорьевича именно в ограде монастыря?

Митрополит Вадим: Да, такая мысль возникла — похоронить Валентина Григорьевича именно в самом почётном месте, которое существует в Иркутске, причём исторически. Здесь захоронены яркие личности. Поскольку у нас не существует другого пантеона, а он должен был быть похоронен на самом почётном месте, похоронили здесь. Его дерзновение, наверное, никогда, в силу его скромности, не предполагало, что он будет захоронен в ограде Знаменского монастыря, но я уверен, что если бы мы его спросили, конечно же, он бы счёл за честь быть похороненным здесь, именно здесь. Уж очень много он в это вкладывал смысла. Жизнь, на мой взгляд, представлялась ему вечностью, хотя и то, что является человеческим обличием, для него не было безразлично. Нельзя сказать, что он отвергал человеческую плоть, это неверный подход, но она не отвергаема, эта плоть, и в богословии, в учении церкви. Есть приоритеты духа, но это не значит, что нужно относиться безобразно к своему телу, поскольку и тело есть творение Божие. Человек — венец творения Божия. Осиротели ли мы? Наверное. Во всяком случае, для себя я это так понимаю. Мы сейчас часто ищем национальную идею — в чём она? Но не надо её надумывать. Эта идея существует в человеческом роде. Наш народ её прекрасно озвучил. И идея эта есть не что иное, как богоделание. Об этом говорит и преподобный Серафим Саровский: «Стяжи дух мирен, и тогда тысячи вокруг тебя спасутся». Вот это высокое проявление духа было присуще творчеству Валентина Григорьевича. Кроме того, мне хотелось бы отметить, что его творчество, на мой взгляд, не только препарирует человеческий дух, жизнь, оно вселяет надежду, указует путь, по которому необходимо идти. И потому, мне думается, Распутин нами ещё далеко не понят. Если даст Бог исторического бытия человечеству, то это задел многих и многих людей, ищущих правды, многих и многих философов, ищущих света, ищущих Бога, ищущих смысла жизни, ищущих счастья. И понимающих необходимость человеческой нравственности.

Журналист: Вы, Владыка, сказали, что произведения Валентина Григорьевича чем-то сродни Евангелию. Многие герои его книг уходят из жизни, словно бы забирая чужие грехи. Можно ли тут с Евангелием параллель провести?

Митрополит Вадим: Трудный философский вопрос… Как раз его произведения при кажущейся трагичности исхода — они светоносны. Вот хотя бы такой пример — «Живи и помни», смерть Настёны. В её смерти нет безысходности. Не поворачивается язык её осуждать. Напротив, в какой-то мере даже хочется и оправдать, ведь какое иго, какая тягота надвинулась на неё, в силу вполне понятного отношения людей к её супругу — дезертиру, с её ответственностью генетического порядка, она же уходит, имея ребёнка под сердцем. По-христиански это нельзя оправдывать, но жизненно, повторюсь, не поворачивается язык и осудить её. Наверное, такая острота, такое возвышенное чувство совести живёт в ней, что оно вместило в себя горе народа, потерявшего сыновей на войне, пережившего голод, холод. Весь позор случившегося заставляет её пойти на такую крайнюю меру. Но чувства безысходности нет, ведь и Христос Спаситель нигде не говорит в Евангелии, что человечество будет жить счастливо здесь на земле. «Да как же так — не сулит нам никакого счастья?» — скажет иной. Но Христос ведь не проповедовал утопию, Христос проповедовал истину, вещал о реалиях жизненных, а разве они не таковы?.. Я припоминаю эпизод: накануне миллениума, 2000-летия, лет за пять-шесть до этого, Валентин Григорьевич как-то говорит: «Хотелось бы мне дожить до 2000 года». Я говорю: «Валентин Григорьевич, ну почему именно до 2000, а потом — всё?» — «Да, мне интересно заглянуть, что будет в следующем тысячелетии». Я спрашиваю: «Ну почему Вам это интересно?» — «Мне интересно, каков станет человек. Мне не интересны достижения науки, техники, мне интересно, что изменится в природе человека». Прошло несколько лет, мы уже стали жить в третьем тысячелетии, я ему задаю вопрос: «И как Вам, Валентин Григорьевич?» И он мне говорит: «Увы, к сожалению, человек лучше не стал».

Журналист: Владыка, у Валентина Григорьевича немало героев, которые вспоминают предков своих, вспоминают умерших, та же старуха Дарья из «Прощания с Матёрой». Вы каждый день видите могилку Валентина Григорьевича — мысленно разговариваете с ним, спрашиваете, рассказываете?

Митрополит Вадим: Всего я вам, наверное, не скажу, это очень личное, одно могу сказать, я его любил беззаветно, любил и понимал, понимал, казалось бы, противоречивые поступки, которые у некоторых вызывали непонимание. Я понимал, потому что порой слышал объяснение событий. И позвольте сказать, что он никогда не действовал вопреки своей совести. Так, будучи в Президентском совете, он действительно хотел что-то сделать для нашей отчизны, для культуры, для народа. Я это слышал от него самого. Да, это, наверное, были утопические надежды с учётом того, кем оказался Горбачёв, который рассчитывал лишь авторитет себе снискать именитым окружением. Вместе с тем Валентин Григорьевич надежды помочь людям не отринул, и, может быть, был прав, и всего скорее, был прав. Если ему эта возможность представилась, а в жизни ничего не бывает случайным, он её использовал настолько, насколько возможно. Да, не удалось достигнуть результата, но сам процесс был благим, добрым. И мне думается, его могила является местом размышления. Конечно, день свой я начинаю с его могилы. Конечно, веду с ним какие-то долгие разговоры. Одно могу повторить, что его значение для нас невыразимо. Это великий был человек и оставил наследие величайшее. Я думаю, когда мы всё сможем собрать, а собрать необходимо многое: и то, что опубликовано, и те многие записки, адресные письма, листочки, характеристики, написанные тем или иным людям, — всё это будет весьма и весьма интересно. Это откроет прежде всего для нас глубину таланта Валентина Григорьевича, необычайного таланта, неизмеримого таланта, глубину его дарования, его мудрости, которую он оставил для всех нас. Безусловно, мы верим, что здесь, в ограде Знаменского монастыря, лишь его физическая оболочка, и мы, совершая панихиды, молим прежде всего об упокоении его души в селениях праведных. Это наше самое главное желание. Мы хотим блага его душе. И я верю, что он его получит, это благо, непременно получит. Если не такие люди, как он, будут получать, то есть ли тогда из живущих на земле, кто может снискать благоволение Божие? Они подвижники, эти люди, для всех нас они являют высочайший пример своей жизнью… Конечно, вы правы, что это осиротение.

…Плачь, русская земля! но и гордись

— С тех пор, как ты стоишь под небесами,

Такого сына не рождала ты

И в недра не брала свои обратно:

Сокровища душевной красоты

Совмещены в нем были благодатно…

Те или иные личности Богом даны не случайно, они даны для нашего спасения, для нашего размышления, осознания. Как сибиряк святитель Иннокентий (Вениаминов) оставил след на земле, так и Валентин Григорьевич. Это духоносный человек, и потому я бы не стал разделять, светская его литература или духовная. Всё, что им написано, касалось духа человека. Вечная и блаженная ему память. Конечно, мы понимаем, чего лишились, и порой такое пронзительное чувство тоски, неизбывной тоски, находит: его нет, а так бы хотелось, чтоб он был.

*Беседу в преддверии 80-летия со дня рождения писателя записала радиожурналист Татьяна Сазонова. Беседа прозвучала по иркутскому радио 10 января 2017 г. Опубликована в альманахе «Иркутский Кремль» № 1(16) 2017.