Самый Лучший День

САМЫЙ ЛУЧШИЙ ДЕНЬ

Репортаж, который нужно было написать 13 лет назад

 

Это была первая и последняя в моей жизни командировка, которой я не обрадовалась. Нужно было лететь в Иерусалим и в субботу накануне Светлого Христова Воскресения снять в Храме Гроба Господня телевизионный репортаж о сошествии Благодатного Огня.

Меня волновал не профессиональный вопрос.  Через пару дней после моего отъезда из Иркутска на учебу за рубеж уезжал сын-подросток. Значит, ему предстояло собраться в дорогу без матери. Ой, ой, ой! Как я боялась! Мальчишка!

Случилось это в 2006 году. На Святую Землю пригласили нашего губернатора Александра Тишанина. Говорили, что он приходится родственником руководителю Фонда имени Андрея Первозванного Владимиру Якунину. Фонд как раз и организовал эту поездку. Планировали, что вместе с губернатором будет полноценная съемочная группа: автор, режиссер, оператор. Но в итоге от иркутской делегации остались только губернатор да я.

Уже в Москве на встрече группы журналистов, которые собирались в Иерусалим, сказали, что еще неизвестно, всех ли нас возьмут на борт самолета. Кому-то, возможно, не будет одобрен въезд. Коллеги забеспокоились, но только не я. Наоборот, у меня появилась надежда, что если останусь, то в Москве в аэропорту встречу свое чадо ненаглядное, обниму, перекрещу на дорогу, дам сто советов, хоть и знаю, что он ни об одном и не вспомнит…

Зачитывают список журналистов, получивших разрешение на въезд в Израиль, и мне остается только досадовать. Я в списке… Пишу так подробно, потому что надо объяснить, что не была я готова к Огню: не удавалось забыть житейские попечения даже на страстной неделе. Но матери меня могут понять.

В палестинские земли прилетели в пятницу. И сразу за работу. Официальные встречи. Я – не профессиональный оператор, быстро работать не умею. Переживаю за качество съемок, делаю по несколько дублей. Камера у меня маленькая, но хорошая, легкая, автоматически выправляет некоторое мои неточности. Я записываю интересные разговоры, но вникать не могу, потому что постоянно обращаюсь к своей «Sony»: «Средний план, крупный план, общий план – это мы с тобой, дорогуша, кажется, неплохо сняли, теперь поехали на панораму. Помогай, голубушка!»

После официальных встреч журналистов под свое крыло забрала экскурсовод – это выверенная профессиональная программа на три часа. В Старом Городе Иерусалиме по пути к Храму Гроба Господня по ее совету забегаем в какие-то сувенирные лавки, там я наспех покупаю родным и друзьям – всем, потому что со Святой Земли, нетяжелые компактные подарки. Подходим к Храму. Что я ждала увидеть? Мощь и лоск Храма Христа Спасителя, современную хорошо прокрашенную старость наших лавр в цветниках и парковых ансамблях, тихую торжественность древней святыни…

Ничего этого не было. Скорым шагом наша экскурсия вышла на раскаленную жарким апрельским солнцем небольшую площадку, неровно выложенную камнем, подошла к крепким, старым, ничем не обработанным деревянным вратам. На секунду я остановилась, достала из сумки шляпку, но не успела даже перекреститься три раза на входе – людской поток увлек за собой.

Толпу на входе в Храм внешне трудно назвать благочестивой.  Женщины без головных уборов, часто в брючках, мужчины в сандалиях на босу ногу, футболках. Легкомысленный фон туристов только подчеркивают строгие фигуры в черных облачениях – монахи и монахини, священники со всего мира.

В притворе Храма – Камень Помазания. На этот Камень положили тело Христа после снятия с Креста, и здесь Иосиф Аримафейский и Никодим совершили помазание тела Христова миром и алоэ. Слева от Камня на каменном полу мраморным кругом обозначено место, на котором стояла Богородица, когда готовили к погребению Ее Сына. Направо – вход на Голгофу.

Подлинный Камень скрывает розовая мраморная плита, предохраняющая его от повреждения.  Говорили, что плита иногда выделяет столько миро, что его черпают ладошками. В пятницу 21 апреля 2006 года плита была чуть влажной. Люди прикладывали к ней салфетки. Я опустилась на колени и положила руки на розовый мрамор; в воздухе был растворен тонкий, хорошо осязаемый аромат. И забыла об экскурсии. Но экскурсия не забыла про меня: прибежали люди, пришлось оторваться и пойти дальше.

По греческому всходу (правая лестница – латинский всход, который ведет к католическому приделу, левая – «греческий», ведет к главному православному приделу) поднялись на Гору, на которой, по преданию, распят был Спаситель.

И, неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа; там распяли Его и с Ним двух других, по ту и по другую сторону, а посреди Иисуса (Иоан. 19:17-18)

Двести лет назад, после пожара, на горе Голгофа на высоте более четырех метров была выравнена платформа площадью чуть более ста квадратных метров под единый храм, его разделили на два нефа – для православных, и для католиков. В православном нефе под престолом отверстие, в которое водружен был Крест Господень.

Перед отъездом в Иркутске читала я в «Земле обетованной» Власа Дорошевича: «Чтобы видеть её, настоящую Голгофу, под этой драгоценной одеждой из мрамора, золота, камней, вы наклоняетесь над помостом, над длинным отверстием, отделанным серебром. Монах опускает в это отверстие свечу, и при её трепетном свете вы видите тёмно-серый треснувший камень, трещину в скале. Это глубокая морщина, которая легла на челе земли, когда совершалось преступление. В ней живёт воспоминание о страшной минуте, от которой вздрогнула земля. В двух шагах от креста, — это та расселина, которая образовалась, когда задрожала от ужаса земля, когда мрак охватил всё кругом. И в этом мраке прозвучал громкий голос: «Совершилось!»

Место, где был крест, на котором казнили Иисуса Христа

С ужасом вы наклоняетесь над этой трещиной, смотрите на эту тёмно-серую, безмолвную скалу, и вам вспоминается старое предание, что эта трещина проникает до центра земли. По её краям текла струйка крови от креста и медленными каплями падала вниз, туда, в эту тьму….

Таинственный сумрак этого места, вам кажется, шепчет:

–  Вы, кто приходит сюда с сердцем, переполненным отчаянием и ужасом, молитесь. Вы, кто приходит сюда под бременем грехов, скорбей и печалей, – плачьте. Вы, кто отчаялся в небесном милосердии и считает себя недостойным прощения, – падайте ниц пред бесконечностью милосердия Бога. Здесь лилась за вас Святая Кровь. Здесь раскаявшийся разбойник обратился с мольбой. Здесь всё было прощено и забыто.

И с большого распятия глядит Лик Христа, любящий и кроткий, и говорит вам:

–  Приидите ко Мне все, кто страдает, все, кто обременён печалью и горем, и Я успокою вас».

…Калитка Гефсиманского сада была приоткрыта. По давней телевизионной привычке не останавливаться и не задумываться я вошла.  И пока через объектив своей маленькой «Sony» восхищалась мудрой красотой древнейших олив, мне никто не помешал. А запрещающую входить табличку я разглядела уже позднее. Восемь двухтысячелетних стволов вольно, не стесняясь старческих морщин и трещин, причудливо разбросали свои тела. Наверное, с этими оливами можно разговаривать. Спрашивать и получать ответ. Они цвели. И потом, ближе к осени, принесли свой двухтысячный урожай. Олива — это многолетнее растение, которое обладает способностью самовосстанавливаться.

Возле Иерусалима вдоль дорог часто можно увидеть поля с метровыми корягами, наполовину выкрашенными в белый цвет. Объяснили, что так дают вторую и последующие жизни оливковым деревьям, когда они начинают стареть: спиливают, удаляют ветки, белят ствол и заделывают его в землю. На второй год сад начинает зеленеть.

Понятно теперь, почему деревья Гефсиманского сада дошли к нам из евангельских времен.

Влас Дорошевич: «Эти восемь свидетелей того, что было. Они видели несколько тёмных силуэтов людей, пришедших с той стороны долины, от Иерусалима. Они видели, как отделился Один, удалился и пал на колени с мольбой. До них доносился шёпот молитвы о чаше. Смущённые, они молчали, внимая шёпоту, вздохам и стонам, и своей тишиной навевали сон на утомлённых апостолов. В благоговейной тишине они внимали скорбной молитве Спасителя мира.

Послышался стук шагов по каменистой тропинке и голоса. Священная тишина была прервана. Под этими деревьями замелькали факелы.

Когда их дрожащий свет мелькнул по листьям, казалось, деревья вздрогнули от страха и предчувствия беды.

При этом свете факелов они видели всё, что произошло дальше. И поражённые мужеством Пленника лица воинов и слуг, и насмешливой улыбкой искажённое лицо предателя, говорившего:

— Радуйся, равви!

И смущённые лица апостолов, и благородное негодование на лице Петра, извлёкшего меч на защиту Учителя. И среди этих лиц спокойный лик Спасителя, кроткий и добрый.

— Кого ищете?

— Иисуса Назорея.

— Это Я.

Здесь прозвучал звук поцелуя предателя, того поцелуя, который отравил сомнением все поцелуи мира».

…Ужин в страстную пятницу для нас, путешествующих, был накрыт в трапезной Горненского монастыря. Здесь же всю команду от Фонда – человек двести – информировали о Событии, которое нам предстоит завтра, в субботу. Запомнилось: после высадки из автобусов нужно будет пройти в Старый город и его улицами выйти к Храму Гроба Господня. Нельзя расслабляться, нужно приготовиться: быть механически дисциплинированными рядом с израильскими полицейскими – они работают отлично, но могут и не так понять ваши жесты; повесить всю поклажу на шею, чтобы были свободны руки, в толпе прикрывать лицо и грудь, потому что можно получить локтем от идущего впереди. Ой, ой, ой! А как же я снимать-то буду!

Люди бывалые рассказывали, что в субботний предпасхальный день паломники в Храме Гроба Господня забывают о манерах, толкаются, пинаются, работают локтями, ходят по чужим ногам. В этой толпе каждый в свою меру сумасшедший: стремился сюда увидеть чудо – Благодатный Огонь – и на пути к нему забывает обо всем.  Что я могла сказать себе в этих обстоятельствах?  Осторожность, осторожность, осторожность. Нужно сохранить камеру – казенная и денег стоит, не потерять сумочку – документы и деньги опять же, а еще в ней огромная связка из тридцати трех свечей: народ покупал, и я купила.

После раннего завтрака в субботу (предупредили всех, чтобы поели, ведь никто не мог сказать, когда мы выйдем из Храма, а голодные обмороки ни к чему) вся делегация собралась возле Яффских ворот Старого города.

В узких улочках Старого города в колоннах поломников мы и провели несколько часов. Не знаю, кто командовал нашим парадом, но мы то стояли до получаса, зажатые с двух сторон близко стоящим зданиями, то бегом преодолевали  следующий участок пути, то вдруг возвращались к прежним позициям. Вероятно, нужно было выстроить все делегации (а их много, из разных стран) в определенный порядок, чтобы они зашли в Храм, постепенно и без суеты занимая отведенное место.  Так или иначе, но часам к двенадцати мы были у священных врат.

Делегация Фонда Андрея Первозванного первой  вошла в Храм Гроба Господня и заняла место, которое считается здесь греко-православной частью.  Мы аккуратно построились; сначала было просторно, но народ прибывал, становилось  все теснее и теснее. У самой стены стояла узкая скамейка, люди встали на нее, чтобы была возможность наблюдать за происходящим. Я поняла, что мой высокий рост мне не помощник, в толкучке ничего не сниму; пробралась к скамейке, попросила подвинуться. Мне освободили место на самом краю возле колонны, которая была как раз по правую руку,  значит, во время съемок меня никто не толкнет. Все бы хорошо в моем уголочке, но на скамейке места хватало только, чтобы поставить одну ногу. Вторая на весу.  Сколько я так продержусь? Господи, дай силы выдержать.

Люди бывалые рассказывали, что Огня приходилось ждать очень долго. Вплоть до того, что все присутствующие начинали вслух исповедовать свои грехи, молиться, просить прощения. Честно скажу, готова была ко многому. Может и умереть, если вдруг стану причиной, по которой из-за меня, грешницы, Господь не попустит Схождение Благодатного Огня. Наверное, не у меня одной было такое состояние. Но ничего этого не понадобилось.

После размещения официальных делегаций двери открыли для вольных паломников.  Стало еще теснее. По освобожденным дорожкам по центру Храма, размахивая флагами, беспрерывно двигались  православные арабы. Одетые только в одни штаны,  без рубашек , они сидели на плечах друг у друга, кричали гортанно на своем языке. Наверное, «Христос воскрес». Торжественно проходили какие-то нарядные люди. Понять, что происходит, из моего дальнего уголка было невозможно.  Но не всё понимали и те, кто стоял ближе.  Где-то на периферии Храма  то тут, то там возникали краткие, но громкие ссоры. Напряжение росло. Правда, три часа ожидания прошли совсем незаметно.  Все притихло, когда в Храм вошел Патриарх Иерусалимский.   Огни погашены. Патриарх обходит часовню Гроба Господня.  Патриарх входит в Кувуклию…

И через мгновение полутьма Храма оглашается радостными криками, я еще не вижу Огня, но понимаю, что Событие произошло. Но почему так быстро? Все мои силы, мобилизованные на ожидание, на покаяние, на духовную работу – они зачем? Они не пригодились! Но, увлекаемая общей волной, радуюсь. Правая рука  с камерой – снимаю, левой достаю из сумочки свечи, кто-то мне их поджигает. И я сразу же чувствую от них жар нестерпимый. Не помню уж, как и погасила.

Под сводом Храма мерцают какие-то всполохи. Снимает репортаж НТВ, и я думаю, это от их софитов. Боже мой, но это же шоу! Это шоу! Это все ненастоящее! Делегация наша быстро уходит, и я тащусь из своего уголка как побитая. Хорошо, что есть у человека слезы! Ими я омываю свое разочарование. Прохожу мимо монахини, она стоит с одной большой горящей свечой. И вдруг рука моя сама потянулась к огню. Пламя словно беличий хвостик погладило мою ладонь. Ласковый Благодатный Огонь!  Только ты один можешь гореть и не обжигать! Я бы и не отрывала ладонь от него, да монахиня испуганно отшатнулась. Она ведь хотела сохранить горение Огня. А у меня волна радости: нет, не шоу, нет – все настоящее!

…В Москву самолет с Благодатным огнем вернулся через несколько часов. На борту Владимир Иванович Якунин обошел все ряды, поздравил каждого с Пасхой Христовой.  На столиках перед нами был уже праздничный ужин. Все прекрасно!

– Христос Воскресе!

– Воистину Воскресе!

В Москве нас ждали. И не только в церквях и соборах. Таможенники, которые ставили штампы в паспорта, поздравляли и протягивали к Огню приготовленные свечи, бережно закрывая потом подсвечники от сквозняков. Уносили в свои автомобили Огонь гаишники, прибывшие для сопровождения колонны наших автобусов. Лампадки, фонарики, просто ладони, осторожно несущие великий дар, – этим светилась ночная площадь у аэропорта Внуково. По московскому времени было одиннадцать.  До Пасхи оставался один час.

Заканчивался мой самый лучший день. И эсэмэска от сына пришла. Все у него было хорошо.

Воспоминаниями поделилась прихожанка  Харлампиевской церкви журналистка Мария Филатова